оставьте так. Это ведь ничем не чревато?
– В смысле для верхнего этажа? Нет, совершенно.
– Хочу показать эту красоту хозяину агентства, у которого мы сняли дом.
Оставшись один, он принял душ, обсох на солнышке, оделся. Достал еще бутылку пива. Аппетит между тем разыгрался нешуточный. Где это гуляет вся компания?
– Ливия? Вы еще в травмпункте?
– Нет, уже подъезжаем. Бруно в полном порядке.
Он положил трубку, потом набрал номер траттории Энцо:
– Это Монтальбано. Понимаю, уже поздно, вы закрываетесь. Но если мы подъедем вчетвером вместе с трехлетним пацаненком максимум через полчасика, может, вы нас покормите?
– Для вас мы завсегда открыты.
Как обычно бывает, когда опасность уже миновала, на всех вдруг напала такая смешливость и такой волчий аппетит, что Энцо, глядя, как они без конца хохочут и метут все так, будто неделю не ели, не выдержал и спросил, что они отмечают. Бруно разошелся, как пьяный: вскакивал и махал руками, уронил сперва вилку с ложкой, потом стакан, который, по счастью, не разбился, и под конец опрокинул Монтальбано на брюки бутылочку с маслом. Комиссар на долю секунды пожалел, что слишком быстро достал его из ямы. Но тут же устыдился этой мысли. После обеда Ливия с друзьями вернулись в Пиццо, Монтальбано же сбегал домой, переоделся и отправился на работу.
Вечером он спросил у Фацио, может ли кто-нибудь подбросить его на машине.
– Да, комиссар. Галло.
– А больше никого нет?
Ему совершенно не хотелось повторять утренние гонки в Индианаполисе.
– Не-а.
Едва сев в машину, он взмолился:
– Галло, сейчас спешки нет. Не гони.
– Так вы сами скажите, сколько мне держать.
– Тридцать, не больше.
– Тридцать?! Комиссар, я так и водить-то не умею. Еще, чего доброго, врежемся. Может, хотя бы пятьдесят – шестьдесят?
– Ну ладно.
Все шло нормально, пока они не свернули с шоссе на ведущую к домику грунтовку. Едва они поравнялись с тем из домов, что поплоше, как на дорогу выскочила собака. Галло рванул руль в сторону и только чудом не врезался во входную дверь. Правда, разбил стоявший рядом глиняный кувшин.
– Порча имущества, – заметил Монтальбано.
Пока они выходили из машины, дверь домишки открылась и появился крестьянин лет пятидесяти: бедно одетый, в замызганной кепке.
– Чего там? – спросил он, зажигая висевшую над дверью лампочку.
– Мы разбили ваш кувшин и хотели бы возместить ущерб, – отвечал Галло на самом что ни есть правильном итальянском.
Реакция была странная. Мужчина бросил взгляд на служебную машину, молча развернулся, выключил лампочку и скрылся за дверью. Галло остался стоять столбом.
– Просто он увидел, что мы на полицейской машине. Похоже, он нас недолюбливает, – сказал Монтальбано. –
