грузин. Он никогда ни о чём не спрашивал, не делал никаких замечаний, не давал указаний, Фёдор тоже его ни о чём не спрашивал, ни о чём не просил, хотя знал, что он имеет вес и влияние и в редакции газеты, и в ЦК.
– Как дела в Кронштадте? – спросил Сталин.
– Не хватает активных работников, – сказал Раскольников. – Нас пятеро в партийном комитете. У каждого свои задачи – газета, партшкола, работа в Совете. Но сейчас главное – агитационная работа в частях, а на это сил недостаточно. Главный агитатор у нас Семён Рошаль, мы его освободили от других обязанностей, он каждый день объезжает корабли, казармы, мастерские, оратор он прекрасный, но он один.
– Хорошо, – помолчав, сказал Сталин. – Пожалуй, я вам товарища Смилгу направлю. Опытный товарищ, старый партиец…
Подбежал Каменев.
– Всё, больше ждать не можем. Едем! Ещё найдём ли извозчика?..
Вышли на улицу.
На Рождественской извозчиков не было. Перешли на Бассейную – и тут же, за углом, увидели свободный экипаж. Уселись – и Каменев успокоился, повеселел.
На улицах было немного народу, экипаж попался удобный, лошадь хорошая, ехали ходко, к редактору «Правды» вернулось обычное его благодушное настроение, он сделался разговорчив…
– Представьте себе, они-таки проехали через Германию – чистая авантюра! Воображаю, какой вой поднимется в кадетской печати – завтра же, когда это выяснится для публики. Истинно, нужно быть Ильичом, чтобы на такое решиться.
– Как это им удалось?
– Понятия не имею! Увидимся с ними – узнаем.
Каменев помолчал. Потом засмеялся, вспомнив что-то весёлое:
– Вы, Фёдор Фёдорович, кажется, не встречались с Ильичом?
– Нет.
– Что ж, приготовьтесь: вас ожидают сюрпризы. Ильич вас поразит. Вам, писателю, особенно полезно будет с ним познакомиться. Вы интересуетесь, насколько я могу судить по вашим очеркам о Робеспьере и Бабефе, историческими персонажами подобного типа. Чего же лучше? Ильич – уникальный объект для изучения. Его плохо знают, – Каменев опять рассмеялся. – Сказать вам, как мы встретимся? Я имею в виду себя и его. Мы старые друзья, не виделись много лет. Конечно, обнимемся. Но первыми его словами, обращёнными ко мне, будет брань. Да, зубодробительная разносная критика. Бесцеремонная и бескомпромиссная.
Откинувшись на спинку сиденья, он весело смеялся, представляя себе, должно быть, эту сцену.
– Брань – первым делом!
– Почему брань? За что? – спросил Раскольников.
– Есть за что. С его, понятно, точки зрения, – с удовольствием продолжал Каменев, смеясь. – Во-первых, за последние статьи в «Правде», в которых изложена позиция относительной поддержки Временного правительства. Это, разумеется, не может быть согласно с его позицией. Во-вторых, за то, что мы опубликовали лишь первое из его четырёх «Писем из далека», и то с купюрами, остальные отложили.
– А
