время самоуправление сталкивалось с недостатком продовольствия, отсутствием магазинов и вообще первоочередных товаров народного потребления. Но уже очень скоро с территории рейха стали приезжать, влекомые низкими налогами, подданные Германии, которые стали открывать здесь лавочки и торговые точки. Цены на товары, благодаря все тем же налогам, были невысокими, а запасов со времен жизни в Германии хватало на то, чтобы и здесь обустроиться самим сравнительно неплохо. Скоро эта проблема была решена.
Но тут столкнулись уже со следующей – имея богатый посаженный урожай, местные колхозы, быстро преобразованные в крупные фермерские хозяйства (где одни были хозяевами, а другие – батраками, но при этом жили намного лучше своего советского уровня), лишились в связи с войной и предшествующими ей массовыми репрессиями рабочих рук. Если урожай не убрать, то бюджет самоуправления, формирующийся как раз из отчислений этих самых хозяйств, был бы пустым, а война все же шла, и с этим надо было считаться – на оружие и обеспечение солдат деньги всегда нужны. Тогда было решено провести всеобщую амнистию. Освобождали как тех, кто воевал в Гражданскую на стороне белых и был репрессирован как старорежимный, так и кулаков, и вновь посаженных красных комиссаров и чиновников. Только последних особо строго предупреждали о мерах в случае повторения беспорядков.
А никому и не хотелось повторять. Бытие определяет сознание, и сытому человеку совершенно незачем преступать закон, когда тот же кусок хлеба можно для себя заработать без риска для жизни. Все, не помня себя, бросились в новую битву, отличную от тех, что еще недавно шли в окрестностях Локотя – в битву за урожай.
Пожалуй, если встретить тогда обычного локотского жителя и задать ему вопрос относительно того, поддерживает ли он Гитлера или Сталина, то… никто бы толком ничего не ответил. Да, первое время Сталина ненавидели, портреты его жгли, а в бюсты плевали, а теперь всей этой атрибутики попросту не осталось, и он стерся из памяти народа, занятого обеспечением своей жизни, а не жизни партийной верхушки, как это было в, казалось бы, уже мертвом СССР. Люди отвлеклись от политики, и в этом выражалось искреннее счастье народа, который, впервые за 20 лет, смог заняться трудом – тем, чем ему и полагается заниматься от природы, – а не тем, что отведено только узкому кругу высшего эшелона власти. И все очень скоро стали счастливы от этого.
Правда, было небольшое отклонение в виде бывших кулаков и эсеров, которые ненавидели в прошлом членов партии и старались при первой возможности навредить им, даже преступив закон. Но за это карали, и карали строго. Новая жизнь, по замыслу Воскобойника, должна была стереть старые условности и все воспоминания о гнусной жизни при советской власти, заставлявшей людей терять человеческий облик. По– настоящему чистый лист должен быть чистым от любых клякс.
Когда решался вопрос с колхозами, первое, с чем надо было определиться, это возврат реквизированных
