озерцо превращается в мокрую хладь. Тогда мягкое затуманенное сознание неповоротливо пробуждается, и синяя птица на стене растворяется в тусклый узор на обоях. Так и Тизо – просыпался. Действительность была оклеена серым.
На этот раз – не так, как в детстве – прежде, чем пришла мать, и стало стыдно, было время. Тизо прижал горстку напуганных воспоминаний, сложивших цветные крылья у него на груди. Когда детство прошло, утешающие игрушки стали эфемернее, но куда болезненнее – так закапывались рыльцами в плоть, что не извлечешь. Всё они – совместные годы, совместный дом, утреннее тепло. Тизо чувствовал себя мокрым и холодным. Тучи за черным окошком сожрали небо, мир превратился в кисель. Он чувствовал глаза – большие и пустые, будто смытые начисто слезами.
Вспомнил сказку, где Элли вытащила Страшилу из реки и нарисовала ему смытые глаза. А ему кто нарисует? Чтобы видеть снова после литров слёз.
Тизо почувствовал возмущение и праведный гнев на судьбу. На отсутствие этого кого-то. Он был совсем один.
Вот тут-то сквозь бухающую завесу дождя и крови в ушах высветилось неоновым светом имя. И не Ладочки. Проступило другое – ясно, как люминесцентная вывеска, засветилось в мозгу. Это был пьяный бар, всегда открытый неудачникам. Назывался он Велиз. Японский бог, индеец, путь к себе. Как угодно. Достаточно помянуть – и чудо!
Тогда это и произошло: Тизо вдруг понял, что уже невозможно терпеть.
Тмин
Концов не было. Ни одного. Он исписывал тетради, бросал, потом еще тетради, потом перешёл с аналогового на высокотехнологичное и завёл несколько файлов в серебристой рамке экрана. Под каждую тетрадь – своя ручка с тонким стержнем, под каждый файл – тонкая клавиатура. Будто тонкость эта гарантирует тонкость мысли.
Или же, вот, можно высадить на экране деревце – чтобы его не тронуть, пока не вырастет: сиди и пиши. Перед праздниками оно даже разных форм: ёлка с подарками, пугало с тыквой на голове, сакура: сиди да не отвлекайся, не убивай почём зря дерево.
Всё зря. Безуспешно, бесполезно, вхолостую. Можно сходить сожрать печенье с полки – и так пройдёт день.
Тмин знал: концов не бывает. Ни плохих, ни хороших. Только вечная мука писания, отложенного времени. Бесконечные позывы, а толку нет.
Ставьте цели. Если вам не удалось преодолеть себя хотя бы 5-10 раз в год, дальше будет только хуже. Вот, что проповедовали целеполагатели. А Тмин был отставшей птицей в пролёте. Бледная кожа, хилые мышцы, мутный взгляд. Всегда он был обложен кучей книг. Отшельник. Смотрел на маленький парк через дорогу, и он до боли напоминал лес: заснеженный, опадающий, летний. И Тмин за окном – в аквариуме своих идей.
Вокруг лупают и суетятся сгустки образов, беспокоятся. Он не знает, как пересадить этих мелких чертей в книгу. Может, им нужен горшок побольше? Может, у него неподходящий горшок?!
Только мигрень от их постоянного постукивания – из безликого небытия
