умер.
Повисла пауза, и Джульетта поняла, что должна ее заполнить.
– Его похоронили в море, – сообщила она.
– Правда? Он был военным моряком?
– Нет, торгового флота.
– А. – Он едва заметно приподнял бровь.
Джульетте не понравилась эта снисходительная бровь, и она решила даровать своему неизвестному отцу повышение в чине:
– Он был офицером.
– Ну конечно. А ваша мать? Как она поживает?
– Очень хорошо, спасибо, – машинально ответила Джульетта.
Она чувствовала, что сейчас у нее разболится голова. Мать часто говорила, что Джульетта слишком много думает. Джульетта решила, что, вероятно, думает недостаточно. От воспоминания о матери у нее стало тяжело на сердце. Та все еще скорее присутствовала, чем отсутствовала в ее жизни. Джульетта предполагала, что в один прекрасный день положение изменится, но сомневалась, что это будет к лучшему.
– Я вижу, вы учились в хорошей школе, – заметил собеседник (как его, Марсден?). – Притом в довольно дорогой сравнительно с доходами вашей матери. Она ведь швея, правильно? Швея-надомница.
– Портниха. Это другое.
– В самом деле? Я в этих вещах не разбираюсь. – (Она ясно поняла, что он в этих вещах разбирается очень хорошо.) – Вы наверняка задавали себе вопрос, откуда мать берет деньги на ваше обучение.
– Я получала стипендию.
– Какие чувства это у вас вызывало?
– Чувства?
– Вы чувствовали себя неполноценной?
– Неполноценной? Конечно нет.
– Вы любите живопись? – внезапно спросил он, и она растерялась:
– Живопись?
Что он имеет в виду? В школе ее взяла под крыло учительница рисования, энтузиастка своего дела, мисс Джайлс. («У тебя хороший глаз», – сказала ей мисс Джайлс. «У меня их два», – подумала тогда Джульетта.) До смерти матери Джульетта часто бывала в Национальной галерее. Она не любила Фрагонара и Ватто и всю эту миленькую дребедень, от которой любому приличному санкюлоту захочется отрубить кому-нибудь голову. То же относилось к Гейнсборо и его богатым аристократам, самодовольно позирующим на фоне принадлежащих им роскошных далей. И Рембрандт. Рембрандта она особенно не любила. Что такого замечательного в безобразном старике, который постоянно рисует сам себя?
Может, она на самом деле не любит живопись. Точнее, у нее на этот счет своеобразные взгляды.
– Конечно я люблю живопись, – сказала она. – Разве бывают люди, которые ее не любят?
– Вы не поверите. А кто ваши любимые художники?
– Рембрандт. – Она прижала руку к сердцу, изображая страстную любовь.
Она любила Вермеера, но не собиралась откровенничать об этом с незнакомцем. «Я преклоняюсь перед Вермеером», – однажды призналась она в разговоре с мисс Джайлс. Теперь
