«<…> всегда вспоминала медовый месяц, и того петуха, и то время, когда они с мужем обнимались днём за шкапом, и самовар шумел у шестка» [II, 41]. Собирает всех самовар и в трагические минуты: «Сегодня сорок дён, как жёнка… Ну в земле то есть. Значит, по обычаю… <…> Может, зашли бы на полчасика, – сказал Иван Африканович, – самовар греется, пироги напечены» [II, 143]. Образ самовара становится символом не только хозяйственного благополучия семьи, но и воплощением её духовной зрелости и спаянности. Отождествляясь с Евстольей, он соединяет всех домашних, передавая атмосферу гармонии и единства.
В описании быта самовар и у других «писателей-деревенщиков» занимает одно из главных мест. В повести В. Распутина[28] «Прощание с Матёрой» (1976) самовар наряду с русской печью приравнивается к главе дома: «Из веку почитали в доме трёх хозяев – самого, кто главный в семье, русскую печь и самовар. К ним подлаживались, их уважали, без них, как правило, не раскрывали белого дня, с их наказа и почина делались все остальные дела»[29]. Самовар объединяет старух на протяжении всего повествования[30]. После пожара Катерина не представляет своего нового дома без самовара. Он для неё, как и для других героинь, является олицетворением полноценной жизни: «И о самоваре она вздыхала, представляя, что дом у них будет, а самовара в дому не будет <…>. Стол без самоварного возглавия – это уже не стол, а так… кормушка, как у птиц и зверей, ни приятности, ни чинности»[31]. Дарья, подготавливая избу к сожжению, заранее выставляет самовар, он часть её существования, без него она отказывается жить в посёлке: «Нет, самовар она не отменит, будет ставить его хоть в кровати <…>»[32]. Настасья, уезжая из Матёры, оберегает самовар, как ребёнка. Она выделяет его из всей домашней обстановки:
«– Самовар-то с собой берёшь? – спросила Сима, показывая на вычищенный, празднично сияющий у порога самовар.
– А как? – закивала Настасья. – Не задавит. Я его Егору не дала везти, на руках понесу. А заворачивать из дому нельзя, в лодке заверну»[33]. Самовар для Настасьи становится заместителем родной избы. Переезжая и забирая его с собой, она будто переносит частицу родного дома в городской посёлок. Однако самовар как элемент деревенской цивилизации оказывается неуместен в посёлке. Распутин показывает тщетность попыток сохранить традицию (а вместе с ней и патриархальный мир) даже при огромном желании самих крестьян: «Ой, да какой там чай! Вода, не дай Бог <…>. И углей нету. Она же, Аксинья, шишек сосновых насобирала, залила самовар и по лесенке вниз его, на улицу. А где ишо греть? Боле негде. Сидим с ей, караулим, а народ кругом ходит, смеётся. <…> Ну, дождались всё ж таки, надо назад тащить. У нас-то фатера на четвёртом поднебесьи, я на пустых ногах койни-как туды заползаю со своей одышкой. <… > Дак мы до меня-то не дотащились, сердце у меня совсем выпрыгивало, к ей с моим самоваром заехали»[34].
Белова и Распутина исследователи относят к руслу «деревенской прозы», называя писателями-традиционалистами.
Распутин В.Г. Повести. Рассказы: В 2 т. Т. 2. М., 2003. С. 72.
Сцены чаепития в избе Дарьи; сцена ночлега старух в бараке Богодула.
Распутин В.Г. Повести. Рассказы: В 2 т. Т. 2. М., 2003. С. 71.
Там же. С. 14.
Там же. С. 56.
Там же. С. 167–168.
