и телегами. На рисунке Тома Митчелла буйствовала яркими красками Смитфилдская ярмарка: канатоходцы, глотатели огня, акробаты и жонглеры и самый высокий в мире человек. Робби, в поте лица постигающий ремесло жестянщика, заполонил лист разнообразными кастрюльками и чайниками, а Элф – одной большой перчаткой. Артур тоже любил свой город и хотел сделать учителю приятное, а потому нарисовал виселицу. Получилось хорошо и очень похоже – да и как иначе? – точно такая была выколота у Жареного Каштана на предплечье. Родное изображение он помнил с тех пор, как тот кормил его с ложки овсянкой, а потом нежно убаюкивал. Артур думал, что мистер Гринвуд восхитится и обрадуется и отберет его работу на вернисаж, а он вместо этого ужаснулся и сказал, будто бы то, что нарисовал Артур, страшно. Тот ответил любимой отцовской фразой:
– А чего ее бояться, если все на ней окажемся, каждый в свой черед?
Такой фатализм привел Эдмунда в замешательство. Поразмыслив, он решил, что, по всей видимости, на впечатлительного ребенка плохо подействовало созерцание публичной казни. Артур был смышленым, любознательным, он схватывал все буквально на лету, но Эдмунда удивляло в нем другое. В каждом классе есть парень, который сообразительнее и шустрее других. Ему легко даются знания, но это еще не значит, что из него выйдет толк. Привыкнув считаться лучшим, не прилагая к тому особых усилий и ожидая от будущего слишком многого, такие юноши часто не справляются с превратностями судьбы, одинаково безжалостной и к первым и к последним ученикам. Артур же был особенный. Едва освоив что-либо сам, будь то правило по грамматике или способ умножения, он принимался объяснять это другим, причем как-то повзрослому деловито и толково. Эдмунд давно понял – роль наставника ему хорошо знакома – и немудрено, что Артур сделался его правой рукой. В частной школе, которую закончил Эдмунд, директор проявлял склонность к несбыточным мечтам и, витая в облаках, тоже хотел видеть в старшеклассниках бессменных помощников воспитателей и добрых покровителей малышей. Любо-дорого было смотреть, как благообразные юноши ведут в церковь или на прогулку их трогательную вереницу, но все умильное тем и заканчивалось. Оставшись с ними один на один, пятнадцатилетние лбы превращались в грубых тиранов, самодурствовали, требовали оказывать себе всевозможные почести, в результате дети не видели от них ничего, кроме ругани и колотушек, и Эдмунд вынужден был с горечью признать, что вел себя ничуть не лучше прочих безобразников. Должно быть, поэтому, став учителем, он решил не повторять ошибок старика Ричардсона и никогда не привлекать зловредных подростков к заботе о малышах, но Артур привлек себя сам и был неизменно доброжелателен и терпелив. Однажды Эдмунд сказал ему:
– Ты добр к малышам, и они к тебе тянутся. Ты можешь занимательно и доходчиво растолковать любой материал. Знаешь, из тебя бы вышел хороший учитель.
Артур смущенно улыбнулся. Положение наставника было ему знакомо. Жареный
