тот сладостный миг, когда агенты сцепятся в драке. Но Алексей лишил их подобного счастья, взял и попросту растащил в разные стороны двух самых тертых и хватких сыщиков североеланской полиции. Причем уложился вовремя, так что, когда он и Вавилов оказались на крыльце управления, до назначенного начальством срока оставалось пять секунд. Их вполне хватило, чтобы сбежать с крыльца и занять места в коляске напротив Тартищева и судмедэксперта Олябьева, державшего на коленях свой неизменный сундучок. Федор Михайлович смерил сыщиков взглядом, затем посмотрел на окна сыскного отделения, там виднелась белобрысая голова и красная от негодования физиономия Корнеева, хмыкнул сердито и сказал, особо ни к кому не обращаясь:
– Еще раз повторится, и выгоню к чертовой матери!
Коляска, на облучке которой сидел денщик Тартищева Никита, тронулась с места и завернула за угол Тобольской улицы. Это случилось в то самое мгновение, когда раздраженный старший агент Корнеев двинул первому в очереди карманнику в зубы. Служба продолжалась, несмотря на то что солнечный диск уже завис над острыми гребнями далеких гор.
Глава 4
Лицо Олябьева было абсолютно безмятежным, без малейших признаков любопытства. За свою жизнь он видел слишком много трупов, и даже в более безобразном состоянии, поэтому вздувшееся тело утопленницы не вызывало у него никаких эмоций, кроме чисто профессионального интереса.
– Девицу вначале крепко избили, – сказал он, обтирая руки спиртом, – затем прикончили и после того бросили в воду. Так что об утоплении и речи нет. Убийство, самое примитивное убийство. Вероятно, она сопротивлялась, под ногтями видны следы крови, а может, и просто грязи. Об этом я скажу точнее после детального обследования и вскрытия. Но на груди и предплечье хорошо заметны синяки и ссадины. Горло перерезано махом, но не ножом, края рваные. Похоже, что орудовали осколком стекла, вернее, бутылки. Возможно, ее убили в пьяной драке.
– Но по виду она не простого сословия, – заметил Алексей. – Одежда приличная, приобретена не в дешевой лавке. Явно состоятельная барышня.
– И что же? – усмехнулся Олябьев. – Считаешь, что в состоятельных семействах не случается пьяных драк?
– Но почему она босиком? Без чулок и башмаков? В мае погода стояла холодная, и девица одета явно не по-домашнему. Может, ее изнасиловали, прежде чем убили?
– Вскрытие покажет, но одежда почти не пострадала, и прочие детали дамского туалета на месте, так что внешних посягательств на ее честь не наблюдается, – ответил Олябьев.
Он повернулся к Тартищеву, который разговаривал со становым приставом Таракановым, широколобым и толстогубым, с маленькими хитроватыми глазами и плохо выбритым подбородком. Седые усы уныло свисали по краям его рта, а правой рукой он держался за раздувшуюся щеку. У пристава страшно болел зуб, и поэтому на все вопросы он отвечал медленно и с трудом.
– Эй, любезный! – окликнул его Олябьев. – Можно увозить труп. –
