и кроткая, она имела огромные голубые глаза.
Как незабудки, которые любила больше всех цветов.
Такие же большие, прозрачные голубые глаза передались и мне. Хотя по сути мужчине шли бы карие.
Мамин облик удивительным образом соответствовал ее имени.
Ее звали Клара – что означает «Чистая». То есть просветленная и лишенная погрешностей.
Мне трудно судить, красива ли была моя мама: сын не имеет таких прав.
Но для меня она осталась самой красивой и самой лучшей из существующих на земле женщин.
Не скрою, что становясь старше, я засматривался на девочек.
Но ни одна из них не казалась мне достойной.
Возможно, я был просто обречен любить всю жизнь лишь одну женщину – мою маму.
Потому что даже сейчас, в восемнадцать лет, когда у сверстников каждый месяц сменяются романы и романчики, я оставался равнодушным к представительницам противоположного пола.
Я испытывал желание и томление плоти. Не скрою, ведь это вполне естественно для моего возраста.
Но чувства влюбленности не возникало еще ни разу.
И мне кажется, не возникнет никогда.
Даже если я захочу какую-то из женщин настолько, что женюсь на ней официальным браком, заведу детей и все такое прочее.
Любви в своей жизни я не предвижу.
Потому что я любил одну лишь маму.
Глаза ее перешли ко мне. Пожалуй, это единственная мамина черта, которая во мне отразилась.
Все остальное досталось от отца. Или от его предков.
К сожалению…
Основным занятием мамы, кроме хлопот по дому, было угождать отцу. Она постоянно чувствовала вину перед ним. Вину абсолютно за все – возможно, даже за то, что была моложе и ей предстояло прожить дольше, чем он.
Хотя вышло так, что пережила отца она всего на несколько лет.
Думаю, что он доконал ее своей постоянной руганью, пьянством и недовольством.
И атмосферой несчастливой семьи, которая охватывала всякого, кто входил в наш дом.
9
Едва я подрос, как перманентный гнев отца переместился на мою персону.
Отец возненавидел меня с самого рождения.
Что противоестественно для мужчины по отношению к сыну.
Но я вышел иной породы, нежели он.
И, будучи наверняка неглупым человеком, отец осознал это прежде, чем я начал говорить.
Во всяком случае, память об отце ассоциируется у меня с ремнем, которым он порол меня, сколько я себя осознаю.
Порол абсолютно за все.
И за дело – вроде разбитой чашки или чего-нибудь пролитого.
И просто так, срывая злобу на жизнь.
Кичась перед нами «образованностью», отец, вероятно, все же понимал свою недостаточность.
И, желая самоутвердиться, намеревался сделать из меня свое подобие.
Только более качественное.
