меня будет только немецкая овчарка – большая, серая и умная, напоминающая скорее дикого волка, нежели домашнее животное.
Признаюсь честно, я вообще люблю животных больше, чем людей.
Ведь они никогда не делали мне ничего плохого.
А люди столь жестоки, мелочны и ничтожны, что не заслуживают не только любви, но даже простого уважения…
…Впрочем, я опять начал мыслить отрывками. Вернусь к отцу.
Который срывал на нас злобу, накопленную за день на службы. Но если смотреть глубже, становилось ясным, что начальника отца унижал свой собственный начальник, а того – еще более вышестоящий начальник. Самого высокого – какой-нибудь министр, министра еще кто-нибудь.
И лишь тот, кто сидел на вершине власти, имел самую сильную силу и мог безнаказанно унижать всех остальных.
Над ним имелось больше никого. Кроме бога, которого не существует, поскольку он выдуман лживыми и лицемерными людьми – в пару к дьяволу, для оправдания собственных пороков.
Поэтому смысл жизни заключается в том, чтобы оказаться на верху пирамиды. Сделаться носителем высшей необоримой силы – чтобы иметь возможность спокойно жить, не опасаясь унижения.
Но я не собирался взбираться на вершину пирамиды.
Мне не нужна была власть – ни промежуточная, ни абсолютная.
Я хотел быть просто свободным художником и жить в мире своих иллюзий, покинув реальных людей.
Потому что я понимал: если мир тебя не удовлетворяет, то существуют два пути.
Переделать его или уйти.
Более реальным мне виделся второй вариант.
11
Мысля себя свободным художником, я не отдавал себе отчета, кем именно хочу быть.
Судьба одарила меня талантами просто без меры.
Я был с детства глубоко склонен к искусству.
К искусству вообще; я имел способности в любой его области.
Я сочинял стихи, играл на пианино, рисовал и писал красками.
Я мог стать поэтом, музыкантом, композитором, художником, архитектором.
Всех этих наклонностей во мне имелось больше, чем достаточно, поэтому я долго не мог определиться на пути.
Нашел себя я постепенно и каким-то естественным образом.
Писание стихов мне быстро наскучило.
Сочиняли многие до меня, причем перебрали практически все темы; теперь уже трудно было найти свежие слова для образов.
А они роились, перебивая друг друга. Я грезил чем-то властным, хоть и не вполне понятным самому.
Я чувствовал какие-то картины и настроения, толпящиеся в моей голове – но не доставало словарного запаса изложить это на бумаге так, чтобы мог понять кто-то другой.
Впрочем, меня мало волновал «кто-то другой». Мне было в общем глубоко наплевать на всех.
Люди казались мне настолько мелкими и предсказуемыми, что я считал ниже своего достоинства создавать что-то для них. Стихи я пытался
