консервированный томатный суп, держа в руке банку с газировкой; она стоит на одной ноге, а второй упирается в колено, как фламинго, и рядом в пепельнице дымится очередная сигарета.
Позднее они переехали в город, в старый дом в предместьях Анакортса, который с годами пришел в такой упадок, что стал практически непригоден для жизни. Дедушка работал агентом по недвижимости и заскакивал домой между деловыми встречами: он врывался в дверь с непременной игрушкой для меня, подобранной где-нибудь или выигранной в автомате.
В детстве, если я не гостила у них, то звонила бабушке по телефону. Я болтала с ней часами, и среди фотографий, где мне четыре-пять лет, попадается немало таких, на которых я стою в кухне с большой желтой телефонной трубкой возле уха.
Бабушка страдала параноидной формой шизофрении, и со временем разговаривать с ней стало невозможно. Она впала в помешательство. В последний раз, когда мы с Мией их навещали, я принесла большую пиццу, которую купила на продуктовые купоны. Бабушка, с подведенными черным глазами и ярко-розовой помадой на губах, весь этот визит продержала нас на пороге, где она стояла, куря сигарету за сигаретой. Только когда вернулся дед, мы смогли зайти в дом и поесть. Однако тут бабушка объявила, что не голодна, и обвинила деда в том, что он крутит романы у нее за спиной – и даже флиртует со мной, их внучкой.
Однако к Анакортсу относятся мои лучшие детские воспоминания. Хотя связи с семьей становились все слабее, я всегда рассказывала Мие о бухте Боуман и перевале Десепшн – расселине в океане, отделяющей Фидальго от острова Уиндбей, куда мы с отцом выбирались в походы. Этот маленький уголок штата Вашингтон, с вековыми хвойными и земляничными деревьями, был единственным местом, которое я могла считать своим домом. Я знала в нем каждую тропку, помнила особенности океанских течений, вырезала свое имя на красно-оранжевом стволе земляничного дерева и могла точно указать, где оно растет. Приезжая в Анакортс навестить родных, я обязательно отправлялась на пляж под мостом Десепшн и возвращалась домой по длинной дороге, через Розарио-Роуд, мимо больших вилл на утесах.
Я скучала по семье, но утешалась тем, что мама и бабушка продолжали неизменно созваниваться каждое воскресенье. Мама звонила отовсюду, где бы ни находилась. Меня радовал тот факт, что она, хоть больше мне и не принадлежала, все-таки помнила о нас, оставленных где-то позади.
Когда в «Сиренах» нам принесли счет, мама заказала еще одно пиво. Я посмотрела на время. Надо было заложить два часа на уборку в детском саду, прежде чем забирать Мию. Понаблюдав еще минут пятнадцать за тем, как мама и Уильям развлекаются, пересказывая друг другу сплетни об их соседях во Франции, я решила, что мне пора.
– О, – воскликнул Уильям, вздернув брови. – Мне позвать официантку, чтобы ты заплатила за ланч?
Я уставилась на него.
– Вообще-то нет.
Мы смотрели друг на друга в каком-то ступоре.
