причиненные нам в битве на Сомме, объяснявшиеся тем, что относительно маловажные в тактическом отношении позиции приходилось защищать до последней крайности, убедили всех фронтовых офицеров, что германская система устарела и является чересчур жесткой. Принципиальной установкой любой войны всегда была необходимость расходовать человеческие жизни сколько возможно бережливо. Поэтому после боев на истощение у Вими я, по собственной инициативе, внес некоторые изменения в оборонительную тактику на фронте своей дивизии в Артуа. Я оставил на передовых позициях относительно малое число людей, разместив их в хорошо замаскированных и оборудованных стрелковых ячейках, расположенных эшелонами. Это уменьшало концентрацию огня вражеской артиллерии, привыкшей стрелять по густой сети траншей, густо «населенных» солдатами. Я не претендую на славу изобретателя этой системы, основная идея которой была намечена Людендорфом в недавней серии штабных приказов. Тем не менее моя практическая интерпретация его идеи оказалась необычайно удачной, и меня даже пригласили в штаб-квартиру главнокомандующего с тем, чтобы я лично сделал доклад одновременно Гинденбургу и Людендорфу.
Это не было моим первым посещением штаб-квартиры. Мой друг Лерснер, которого я знал со времени службы в Дюссельдорфе и с которым потом работал в Соединенных Штатах и в Мексике, служил при штаб-квартире в качестве офицера связи министерства иностранных дел, и я время от времени навещал его там. Фельдмаршал и Людендорф бывали порой столь любезны, чтобы перекинуться со мной несколькими словами. В упомянутом случае Гинденбург весьма подробно расспрашивал меня по поводу моего опыта применения новой оборонительной тактики, обращая особое внимание на вопрос о том, не пострадает ли моральное состояние личного состава при использовании его в составе маленьких независимых групп, а не крупных подразделений под централизованным управлением. Он все же согласился со мной, что эта проблема сводится в основном к соответствующей тренировке и к доверию, которое нижние чины должны испытывать к своим офицерам. Все мои беседы с фельдмаршалом касались тогда исключительно военной сферы, но, несмотря на это, заложили фундамент для личных отношений, и они спустя годы развились до столь высокого уровня, вообразить который я был в то время не в состоянии.
Однажды в июне 1917 года меня вызвали с передовой к батальонному полевому телефону. На другом конце линии оказался Лерснер. «Тебя назначили начальником оперативного отдела Армейской группы Фалькенгайна, и вместе с ним ты отправляешься в Месопотамию», – сказал он мне. Привести меня в большее изумление было невозможно. «Месопотамия? И где же, черт возьми, она находится?» – таков был мой первый вопрос. Но Лерснер не мог сообщить никаких дополнительных подробностей и просто велел мне немедленно прибыть в Берлин.
Мне бы хотелось остановиться более подробно на воспоминаниях о моем пребывании на Среднем Востоке по двум причинам. Хотя в значительной
