вскинул горящие глаза на Данилу, ожёг его взглядом, но потух, отвернулся.
– Отец не забывал, навещал, когда позволяли. Он записку от Ёлки и притаранил. Она на воле сама до всего дозналась, прописала, что петлю на шею мне Хан с Каримом накинули. Да и я уже до всего сам дошёл. Кумекал.
– Что за Хан?
– Отец её.
– Что же? Не смогла она его убедить?
– Какой там? Железный человек! Она брата просила за меня. Но тот такой же, весь в Хана, будто по одной колодке отлитый. И отцу, как идолу, во всём верит. Это Ёлка у них одна никудышная.
– А мать?
– А мать ничего не решает. Не знаю вообще говорит ли когда. Слова от неё не слыхал.
– Что же? Других возможностей никаких? В область бы обратился.
– Смешной ты парень! – Топор расплылся в пьяной ухмылке, сплюнул презрительно. – Хан большой человек. Всем районом командует. Первый секретарь здешнего райкома. А раньше, ещё по молодости, он в энкавэдэ был, тоже здесь. Узнаешь ещё, ты же небось партийный. Карим полностью под ним. Хану моргнуть – и Карим на цырлах, а с ним и вся милиция.
– А Бобров?
– А что Бобров? Ему об этом не докладывают. Хотя… Бобёр мужик умный, может, и догадался. Только что ему одному?.. Мы с Ёлкой со школы вместе всегда держались. Потом дружить стали. Хан всерьёз не принимал до поры. А тут пригласила она одноклассников на день рождения. Нас после экзаменов как раз распустили. А я у Хана уже в гараж пристроился, отец упросил автослесарем. На день рождения опоздал, а явился, – они за столом. Я петухом, с цветами и серёжки ей принёс на последние гроши. Галстук, помню, отец затянул на шее, а я их никогда не носил, ну и в дверях сорвал, в карман сунул. Одним словом, как с пожара. Ёлка потом смеялась, что у меня и нос как следует не отмыт был…
Топорков щёлкнул себя по носу, кинул взгляд в окно, поморщился:
– С порога к ней с цветами, а Хан между нами встрял. Посмотрел на меня, издеваясь, за нос схватил, а другой рукой галстук из кармана вытащил и мне к глазам, что, мол, за клоун? Мы таких не ждём, пошёл назад умываться!.. В шею меня и назад к дверям… Топором меня кликать начали класса с третьего, я в обиду себя не давал. Не сдержался, легонько его толкнул… Он упал, ударился, крик поднял, Ёлка между нами влезла… Я серёжки-то успел ей подарить. Она уже в них была. А потом одна из них у меня оказалась. Как? Не пойму до сих пор. Только в торбе[4] уже я её под майкой ущупал… кололась она, жуть…
Топорков полез под рубаху и снял с шеи мерцающее белым серебром одинокое сердечко на самодельной цепочке; хрупкое, оно выскользнуло из его корявых пальцев, но удержалось, беспомощно обвиснув в огромной лапе.
– Тогда, при обыске, за щекой спрятал, так при мне с тех пор. Вот за это сердечко в разбойники и угодил – Карим статью пришил. До последнего надеялся второй раз с Бобром встретиться, думал, на суде его увижу, придёт выступать… Бабу вместо себя прислал. А та всё торопилась. Заикнуться не дала…
– Сколько
Торба (
