назад вылезли из скорлупы. На другой день я встретил начальника харьковского сыскного отделения господина Сычева. Я сказал: «Милости прошу, ваше благородие, сделайте нынче же честь, зайдите к нам в гости! Доставьте радость откушать и выпить. Моя Сарра превосходно умеет делать кисло-сладкое мясо. Я приберег вам радостный сюрприз. Посмотрите на мой лапсердак. Вам может не нравиться фасон, но от материи вы глаз не оторвете. Из такого теперь в Париже модно шить. У меня для вам есть его на пальто – замечательный отрез цвета маренго».
Сычев согласился: «Приду!» – и потряс мне руку с такой силой, словно хотел оторвать ее вместе с рукавом.
Боже ты мой, чего только на стол мы не поставили, одних бутылок как на витрине у Фимы Смолина. Сычев много пил и хорошо закусывал. Отрез я отнес ему в коляску и еще обещал подарок ко дню рождения. Только смотрю, что Сычев глаз с Сарры не сводит, по мягкому месту – вот так! – рукой хлопнул, когда мимо шла. Такое нахальство, что моя Сарра сразу покраснела.
Соколов улыбнулся:
– Твоя Сарра и впрямь, видать, так хороша, что Сычеву голову вскружила!
– Это, конечно, приятно, но совершенно лишнее! Я все вытерпел, улыбался, потому как наш план начал осуществляться. Если я дружу с начальником сыска, кто посмеет деньги вымогать? Это я так думал, и думал совсем напрасно. Потому как уже через неделю, когда я с Саррой сидел за ужином, ко мне без всякого приглашения ввалился Дросинский, выпил водки две стопки, закусил тертой редькой с гусиным салом – Сарра готовит это изумительно! – и стал докучать: «Где наших двести тысяч? Стыдно, господа торговцы, посягать на чужие деньги. Мы, полицейские, получаем совсем маленькое жалованье, а вы посягаете. Если срочно не отдадите, то вас накажет Бог: начнут гореть ваши лавки, магазины и лаже дома. Нам вас очень жалко, но чем мы можем вам помочь?»
После таких неприятных обещаний Дросинский ушел, лаже не сказав «зай гезунд». Кому такие предсказания понравятся, я вас спрашиваю? Думаю, не понравятся никому. Я побежал утром в полицию, добился войти в кабинет Сычева. Тот изображает, что первый раз меня видит. Я объяснил про все безобразия, про плащ и ребра Кугельского. Сычев затопал ногами и заорал, как городовой на нищего: «Не может быть! В полиции служат исключительно честные люди, и вам, господин Бродский, все приснилось с пьяных глаз».
Что мне надо было делать? Надо было сказать «зай гезунд» и скорее бежать из этого разбойничьего вертепа. На свою погибель я этого не сделал, словно думал, что дождусь здесь чего хорошего. Но хорошее для бедного еврея бывает только на кладбище под могильной плитой. Я говорю это потому, что подполковник Сычев о чем-то задумался, посмотрел на меня хитрым глазом и сказал: «Хорошо, я вызову в этот кабинет Дросинского, буду его расспрашивать и тебе все скажу сегодня ближе к вечеру. Пусть твоя Сарра готовит фаршированную фиш».
Я побежал домой с той радостью, какую испытывает биржевик, заработавший миллион на бумагах и валюте. Я радовался, а мне надо было плакать. Я сказал Сарре:
