воспринял мозг, – это спокойный голос Гришки:
– Всё нормально, Вик. Лицо не повреждено.
Вскочив с кровати, я бросилась в ванную. Зеркало не утешило: длинная багровая полоса украсила бледную физиономию.
– Это царапина! Шрама не будет! – орал Гришка, колотя в дверь.
Ему вторил поддатый Алексей:
– Ты сильная! Ты – римлянка!
И Лида, вклиниваясь в этот хор, просила:
– Викуся, выйди, рану надо смазать йодом!
Всю оставшуюся ночь муж и друзья прикладывали лёд к моей распухшей физиономии, обрабатывали глубокую царапину. А утром я позвонила добрейшему начальнику Сергею Петровичу.
– Сергей Петрович, я приболела, можно отлежаться денёк? – проныла я в трубку.
– Приболела, значит? – Сергей Петрович рассмеялся. – Что же будет, Викочка, когда вы полковника получите? Ну, хорошо, отлежитесь.
Сергей Петрович, интеллигентный бородатый мужчина пятидесяти лет, был человеком редкой доброты. Такой доброты в принципе не требуется милицейскому руководителю. Ему иногда пытались «сесть на шею» нахальные подчинённые. Он долго терпел, но иногда выдавал вспышки ярости – неожиданные для всех, зато действенные. Меня Петрович искренне любил.
Ко мне в отделе вообще тепло относились, считали умницей, девочкой-отличницей. Вот только, беспокоились сотрудники старшего поколения, дружба с Гришкой Стороженко до добра не доведёт… В ответ я жёстко щурилась и отмалчивалась: дворовое воспитание, привычка стоять за друзей, как бы больно ни били, чем бы ни умасливали.
– Дай мне трубку, – влез Гришка. – Петрович, а я тоже… кхе-кхе… приболел…
Не знаю, что сказал начальник, но Гришка тут же понёсся на работу галопом, даже кофе не попил.
У меня, как и у Гришки, шрам остался навсегда. Он почти незаметен, но я о нём помню и, когда нервничаю, почёсываю нос с правой стороны.
Глава 5
Наследники Кафки в погонах
В нашей кадровой службе особым удовольствием считалось уничтожение ненужных документов под Новый год. Поскольку нам случалось работать и тридцать первого декабря, и даже отчёты в Москву отправлять в этот день.
Мы с Гришкой сидели в его кабинете и разбирали старые бумаги. В основном это были рапорты, накопившиеся за год. Кое-что я оставляла себе на память, прочую макулатуру Гришка скармливал допотопному агрегату – «Машке, которая жрёт бумажки». Эта машина, похожая на сейф, объёмная и обшарпанная, стояла в углу его кабинета и, поедая документы, противно скрежетала. После Машкиной «трапезы» полагалось вытряхивать выдвижной поддон, заполненный бумажными «макаронами».
– Ну и куча, – сказал Гришка и даже головой покачал. – Я, ёперный театр, и не помню таких залежей. А говорят, якобы уменьшаем бумагооборот…
– Что там ещё? Снова рапорт? Дай сюда. – Я протянула руку
