тенора, созданный для лучших оперных сцен мира… Через сто лет экскурсоводы будут рассказывать: «Было много споров, где ставить памятник Баумову: на Воронцовском молу, Жеваховой горе, Тираспольской площади, но услышав его певческий голос, в Горсовете постановили: только здесь, на майдане перед оперным театром».
Ося удовлетворенно потирал руки, осознавая сложности, ожидающие при утверждении величественного проекта. Площадь находится в ведении архитектурного управления и горсовета, и, если хорошо не подмазать, его план – мыльный пузырь. Он собрался на приём к председателю горсовета, бывшему директору станкостроительного завода, которого в былые годы часто включал в состав соавторов, как вдруг шальная мысль ударила в голову: необходимо делать два абсолютно разных памятника. Один – на случай захоронения в Одессе, в городе, который он осчастливил когда-то своим рождением и где каждый мальчишка гордится им, заслуженным изобретателем Минстанкопрома; второй – мало ли какая катастрофа может случиться, вдруг придётся всё бросить и сломя голову мчаться в Штаты, прикрывая голову фамилией Тенинбаум. Мысль свербила мозг, с ней Ося просыпался и засыпал, мучаясь головными болями, пока в ночь весеннего равноденствия не вскочил с постели и бешено захохотал: он начинает строить. Там видно будет.
…В глубине кооператива, расположенного на 11-й станции Большого Фонтана, на соседнем с его дачей участке, заблаговременно купленном на имя тестя, в огороженном двойным забором сарае начались секретные строительные работы.
Даже строительство ставки Гитлера под Винницой и Сталина под Куйбышевым не выполнялось с такой степенью секретности: ни тесть, ни тёща, живущие в отдельном домике в трёх шагах, не смели подползать под строго охраняемый забор.
Соседи переглядывались и задавали Мусе каверзные вопросы: «Ваш муж роет тоннель в Турцию? Ося нашёл в наших краях нефтяную скважину?»
Муся в испуге шарахалась, не в силах разгадать тайные помыслы бизнесмена. И только один, очень известный, с мировым именем архитектор знал: Ося строится.
Женька плакал. Он пил вино, плакал и пел, нескончаемо долго плакал и пел совершенно незнакомые песни; Изя слушал его и тоже плакал, надрываясь от невыносимо жуткой тоски.
Сердце моё заштопано,
В серой пыли виски.
Но я выбираю Свободу.
И – свистите во все свистки!
Брест и Унгены заперты.
Дозоры и там, и тут.
И все меня ждут на Западе,
Но только напрасно ждут!
– Старик, что делать? Что делать? – тупо глядя в стакан, бормотал Изя, а Женька хрипел чужим голосом страшные слова:
Я выбираю Свободу,
Я пью с ней нынче на «ты».
Я выбираю свободу
Норильска и Воркуты.
Где вновь огородной тяпкой
Над всходами пашет кнут.
Где пулею или тряпкой
Однажды мне рот заткнут.
Три часа назад Женька позвонил
