ход мыслей, – медленно и отстраненно сказал он.
Он поднялся и спросил, не хочет ли она послушать музыку.
– Спасибо, хочу, – безразлично ответила она.
На вопрос, какую музыку, она ответила:
– Любую.
– Что ж, у меня есть всякая. Скажите, что вы предпочитаете. Выбирайте.
В этот момент ей ничего не приходило на ум, кроме Бетховена и «Битлз», и она ответила:
– Выбирайте сами. Так же, как выбрали, что мне пить.
Прозрачная, очень холодная и мягкая музыка, задумчивая и равнодушная, наполнила комнату. Она решила больше ничего не говорить, и лицо ее сразу изменилось, как-то сжалось, в нем появилось что-то детское. Ей больше не хотелось ублажать его.
– Вы обиделись на меня? – спросил он. – Действительно было глупо с моей стороны предложить вам вермут. Быть может, вы предпочитаете виски или коньяк? Или еще что-нибудь?
– Нет-нет, ни в коем случае! – торопливо ответила она, задыхаясь от смущения и раскаяния.
«Почему он говорит не так, как пишет? – промелькнуло у нее в голове. – Он любезен, но это холодная, ничего не значащая любезность. Так утешают того, с кем вовсе не считаются, кто вел себя скверно или еще не вышел из детского возраста».
– Эта шкура из Африки? – спросила она.
– Кажется, из Индии, – ответил он.
«Вот он снова отдалился. С писателем не болтают о том о сем. С ним говорят о значительном, а я думаю только о себе, вовсе не о нем».
Они оба начали говорить разом, потом оба замолчали и поглядели друг на друга.
– Извините, – сказал он, – вы что-то хотели сказать?..
– Нет, ничего особенного.
– Продолжайте, прошу вас…
– Я просто подумала, что делает человек, что делает писатель, если его не поняли, если у него скверно на душе и он не может писать? Должно быть, ужасно читать злые статьи. И много ли найдется людей, которые понимают, каково это и как важно не…
Его лицо помрачнело, и она смущенно замолчала, ее на мгновение охватил непонятный стыд, и музыка вдруг тоже умолкла.
Напряжение достигло предела, но тут писатель протянул руку, на мгновение коснулся ее руки и уважительно спросил, какие из его книг она читала. Она сделала долгий глубокий вдох, посмотрела ему в глаза с мрачным обожанием и ответила:
– Все. Все книги, которые вы написали. Они стоят на отдельной полке, их нельзя смешивать с обычными книгами. Я живу по ним, хотя это нелегко. Я верю в них. Я ваша ученица и последовательница.
Это странное и высокопарное слово «последовательница» соединило их так же явно и призывно, как молчание после его чужой и холодной музыки. «Мне не надо больше ничего говорить, – подумала она, – я сказала нужные слова, они ему понравились».
Наконец он стал говорить так же, как умел писать, и слова его были обращены именно к ней.
– Мой дорогой друг, – сказал он.
И
