которая вела к парадной двери, доктор Джессап уже ждал меня там.
Ветер ерошил ему волосы и трепал пижаму, хотя, как такое могло быть, я не понимал. Опять же, он отбрасывал тень в лунном свете.
Испуганного радиолога следовало успокоить, чтобы он собрался с духом и повел меня в дом, где, несомненно, ждал его труп, а может, и чей-то еще.
Я обнял его. Пусть призрак и невидимый для всех, кроме меня, на ощупь он был теплым и материальным.
Возможно, моя способность видеть мертвых определяется природными особенностями этого мира, и я вижу тень, которую они отбрасывают, ощущаю теплоту их тел, словно они живые, не потому, что они такие на самом деле: просто мне хочется, чтобы они были такими. Возможно, посредством этого я пытаюсь отрицать могущество смерти.
Мой сверхъестественный дар живет не в моем разуме – в сердце. Вот и художник рисует сердцем, переносит на холст то, что глубоко его волнует, оставляет на холсте менее мрачную и менее резкую версию истины.
Доктор Джессап лишился физической составляющей, но тяжелым грузом навалился на меня. Его тело сотрясали беззвучные рыдания.
Мертвые не говорят. Возможно, им известно о смерти нечто такое, чего живым знать не положено.
Но в тот момент мой дар речи не давал мне никаких преимуществ. Слова его бы не успокоили.
Ничто, кроме свершения правосудия, не могло умерить его душевную боль. Возможно, не помогло бы и оно.
При жизни доктор Джессап знал меня как Одда[3] Томаса, местную знаменитость. Некоторые люди полагали меня (конечно же, ошибаясь) героем, но практически все считали весьма эксцентричным.
Одд – не прозвище, это мое официальное имя.
История обретения мною такого имени, полагаю, интересна, но я рассказывал ее раньше. А главная причина, вероятно, состояла в том, что у моих родителей съехала крыша. И съехала крепко.
Я уверен, что при жизни доктор Джессап находил меня занимательным, интересным, загадочным. Думаю, относился ко мне очень даже благожелательно.
И только в смерти открыл для себя, кто я на самом деле: спутник мертвых, которые задерживаются в этом мире.
Я вижу их, но хотел бы не видеть. Я слишком ценю жизнь, чтобы показывать мертвым на дверь. Они заслуживают моего сострадания хотя бы тем, что натерпелись от других в этом мире.
Когда доктор Джессап отстранился от меня, он изменился. На нем проступили раны.
Его ударили в лицо каким-то тупым предметом, возможно, куском трубы или молотком. Ударили несколько раз. Пробили голову, изувечили лицо.
Разбитые в кровь, сломанные руки предполагали, что он пытался защищаться… или пришел к кому-то на помощь. В доме с ним жил только один человек – его сын, Дэнни.
Переполнявшая меня жалость тут же переродилась в праведный гнев, а это эмоция опасная, потому что мешает принимать правильные решения, лишает осторожности.
В таком состоянии, которое
Одд (Odd) на английском – странный.
