когда у тебя в животе щекочут бабочки, но семья – это не то же самое. Чувства приходят и уходят… Черт, что бы там ни было, я-то всегда буду с тобой.
Джульетта молчала, и Джованни попробовал переменить тему.
– А что с твоим шитьем? – спросил он, имея в виду мечты сестры о карьере модистки.
– Ты же сам видишь… – отвечала Джульетта. – Винченцо плачет, стоит мне оставить его на минуту. Может, и получится что-нибудь года через два, когда он выздоровеет.
Но Джованни понимал, что сестра не верит тому, что говорит. То, что он любил в ней, – ее жажда жизни, мечтательность, безумные идеи – выродилось в унылую серьезность, состарившую Джульетту по меньшей мере на десяток лет.
В тот вечер Джованни твердо решил повременить с женитьбой и собственными детьми.
Настала осень, за ней зима. Джованни вынес угольную печурку из кухни в спальню Кончетты, Джульетты и Винченцо.
Однажды ночью, когда малыш кричал, а Джованни кемарил за кухонным столом, из спальни вышла Кончетта. Подогрела молоко на газовой плите и налила в стакан, который поставила на цветастую скатерть. Потом села напротив Джованни и сказала, глядя, как он пьет молоко:
– Ищи себе квартиру, сынок.
– Не беспокойся, мама, – ответил Джованни. – Я как раз собираюсь заняться этим.
Оба понимали, что это значит. Джованни не окончит курса в знаменитом Миланском политехникуме и никогда не станет инженером. Он будет до конца жизни работать на сборочной линии, если, конечно, будет работать вообще. Времена настали не лучшие. «Изетта» неплохо продавалась по лицензии за границей, но на родине не выдерживала конкуренции с массовой продукцией «Фиата». Она и вправду была современней «тополино» – эконом-рухляди времен Муссолини, но оставалась не по карману небогатому итальянскому потребителю. И это делало будущее Джованни как никогда проблематичным.
Он ушел в свою комнату. Энцо спал. Джованни откинул пахнущую мылом простыню и нащупал в матрасе тайник – прорезь, где между двумя плитками пенопласта хранился мятый конверт. Джованни достал его, пересчитал купюры – неприкосновенный запас, утаенная от матери часть зарплаты. На учебу, конечно, не хватит. И все-таки это его. Джованни хорошо помнил, чему учил его отец на смертном одре: «Устраивай свою жизнь сам, как знаешь. Не будь ничьим рабом».
Джульетта узнала о том разговоре только накануне Рождества. Никогда еще Джованни не видел сестру в такой ярости. Она обвиняла Кончетту в том, что та выставила за порог родного сына. И грозилась лично нанести визит ректору Политехникума.
– Но на что я буду жить? – спрашивал сестру Джованни.
– Ты останешься дома. Все будет по-старому. Нам с Энцо не нужна отдельная спальня, не сейчас.
– А когда?
– Не раньше, чем ты получишь диплом инженера. Ты же у меня ловкач, Джованни… У тебя не только руки на месте, но и голова… Посмотри на меня. Ты свободен, у тебя нет семьи. Перед тобой
