Они жили словно в другом мире, где существовало время без пространства. Для нас, живущих здесь, как и для всей живой природы, эти автомобилисты были чем-то вроде опасности, подобной грозе или наводнению, но никакой живой связи с нами они как бы не имели».
По контрасту я вспомнил оживленное шоссе в Англии, где тоже могли быть опасные для пешеходов моменты, но это все же не мешало ни прогулкам, ни общению. У меня возникло ощущение, что мы, живущие в этих краях, сами обеднили собственную жизнь из-за этой перемены, и сам я, прожив много лет в Европе, не смог привыкнуть к этому.
Этот летний визит дал мне почувствовать, что я перестал быть частью своего прежнего мира, оставшись как бы в стороне от него. Дело было не просто в том, что закончились мои детство и юность. Просто прежний мир ушел в прошлое, но произошло это постепенно, и те, кто остался жить на родине, почувствовали это в меньшей мере, чем я. Я почувствовал также, что перестал быть в настоящем смысле частью своей страны, хотя, конечно, сохранил ей верность, которая основывалась теперь на вере в ценности нашей цивилизации, но она была верностью вопреки (выделено мной. – Дж. К.) новому чувству утраты. Это была верность, основанная на принципе, а не на отождествлении с моим прежним миром.
В разгар летней жары мы с женой, двумя маленькими детьми и 19 багажными местами отправились в обратный путь, добрались до Нью-Йорка и сели на корабль, который должен был доставить в Германию, на Олимпийские игры, американскую олимпийскую команду. Примерно через неделю мы прибыли в Гамбург, откуда по железной дороге и морским путем добрались до Норвегии. По Дании нам пришлось ехать в сидячем вагоне, а путешествие по морю также было неспокойным из-за бурной погоды.
Проведя две недели в Норвегии, мы с женой и детьми отправились в Ленинград на корабле «Бергенсфьорд», совершавшем круиз по Балтийскому морю. Туда мы прибыли рано утром в конце августа. Пройдя мимо Кронштадтской морской базы, хранившей воспоминания о Гражданской войне и восстании 1921 года, наш корабль вошел в Ленинградский порт. День выдался по-осеннему мрачным и хмурым. В городе царили обычные суета и сутолока. На старом Николаевском вокзале возник очень неприятный момент, когда толпа разъединила нашу семью, и мы не сразу смогли вновь найти друг друга. Однако все устроилось в последний момент, как часто бывает в России. В Москву мы прибыли на следующее утро. Поезд был настолько длинным, что наш вагон остановился далеко от перрона, и встречающие не смогли нас найти сразу. Когда мы наконец добрались до знакомого здания на Моховой, где нас радушно встретили друзья, я понял, что именно здесь мы по-настоящему дома, в большей мере, чем в Висконсине или Норвегии. Такова жизнь дипломатов.
Уильям Баллит, по моему мнению, которое разделяло большинство коллег, был прекрасным послом, и мы гордились им. Очень одаренный человек, получивший прекрасное образование и воспитание, умел и любил поддерживать интеллектуальное общение, в том числе с такими умнейшими представителями коммунистического
