таких-то и вырастают не забияки с отважными сердцами, а енохи-запечники[68], которых всякий, кому не лень, по шее мимоходом бьет. Жена Ксюша иной раз норовила угомонить ребятишек скрученным полотенцем, и тогда Митька, смеючись, командовал озорникам: «Брысь под печку!» – и те послушно исчезали с материнских глаз. Правда, ненадолго, а потом, из-за угла позыркав плутоватыми глазенками, вновь заполняли горницу шумом и хохотом. Родитель Митьки, отставной стрелецкий пятидесятник Семен, едва детишки начинали баловать сверх всякой терпимости, хватал их под мышки и так, брыкающих ногами, тащил едва не до самой Волги. Вместе с ними живо разоблачался и ухал с головой в воду, будь это в июльский зной или уже в прохладные дни с последней песней скворца[69]. Ребятишки с визгом бултыхались, носились по сырому песку до тех пор, пока солнце не ложилось щекой на западный окоем, где-то далеко-далеко за краем России. Тогда дед Семен брал внучат за руки и, присмиревших, уставших, вел домой ужинать и спать…
Аникей, женатый на родной сестре Ксюши Дуняше, без малого всякий воскресный день вместе с супружницей навещал свояка Митьку, баловал племянников недорогими гостинцами. Дуняша с тоской в глазах обнимала ласковых к тетушке озорников, совала им в проворные руки по прянику, а потом все вместе шли к воскресной службе… Теперь семьи остались в Самаре, а здесь, в чужом городе, только рабочий инструмент у Митьки. Аникей изнывал от черной тоски – по нынешней весне по челобитью воеводе взял он откуп самарских Соковых и Кинельских юрт[70] для рыбной ловли на три года «без перекупу»[71], уплатив сорок два рубля двадцать семь алтын[72] и полупяти деньги[73] в год. Как-то теперь там Дуняша досматривает за нанятыми работными людьми? Не сгубили бы летнего лова, а то и откупных денег не возвратишь, не только себе какой-то достаток получить.
Митька наконец-то прибрался в каморке, пошли в дом – а они с Аникеем снимали пристрой у астраханского стрелецкого десятника Оброськи Кондака, – облачились в стрелецкие кафтаны, взяли воинское снаряжение. Во дворе, слышно было через открытую дверь пристроя, выла с детишками Оброськина женка – сам хозяин дома собирался под руку полкового воеводы князя Львова.
На подворье вышли одновременно.
– Идем, что ли, соседи? – угрюмо буркнул Оброська, косясь на свой кафтан – не видно ли мокрых пятнышек от женских слез? – и зашагал впереди, враскачку, высокий, плечистый, с пищалью за спиной и с тяжелым отточенным бердышом, положив его ратовицей на правое плечо. Шли с посада в кремль через Воскресенские ворота, к площади у собора, миновав кабак с закрытыми по случаю стрелецкого сбора дверями и стражей около них.
На ратное дело их благословил седобородый и весь белый, как болотный лунь, митрополит Иосиф, и после молебна и переклички, через Горянские ворота выступили сотнями к волжскому берегу, разместились по стругам. Митька Самара со своим десятком стрельцов
Енох – смирный парень, простак.
Середина сентября по ст. стилю.
Юрт – часть земли или реки с угодьями.
То есть на четыре года.
Алтын – 6 денег, или 3 копейки. Счет на алтыны ведется давно, но как самостоятельная серебряная монета началась чеканиться только при Петре I в 1704 году.
Полупяти деньги – 4,5 деньги.
