Их построили на случай, скажем, массовых беспорядков.
Рейнбоу-Фоллс и окружающий округ не выделялись политической активностью. Не было здесь и агрессивных обществ утопистов, которые не сомневались, что разработанный ими правопорядок лучше существующего. Рафаэлю Хармильо и его подчиненным приходилось иметь дело с драчунами в барах, мужьями, поднимающими руку на жен и детей, пьяными водителями.
Поскольку правительство Соединенных Штатов оплачивало больше половины стоимости строительства полицейского участка, в здании всегда имелись дополнительные камеры, сооружаемые по требованию федеральных властей. Настоящий начальник полиции иногда задавался вопросом, а почему федеральные власти настаивали на том, чтобы даже в маленьких американских городах количество мест в камерах значительно превышало потребности: то ли власти перестраховывались, то ли готовились к неким событиям, которые сами намеревались инициировать.
Нового начальника полиции соображения федеральных властей совершенно не волновали. Дни человечества – а следовательно, и федерального государства – были сочтены. Планы политиков уже ничего не значили.
Девятнадцать человек, привезенных на грузовике, разместили в двух больших подвальных камерах. Согласно полученному приказу, они расселись на прикрепленных к стенам койках и на полу, с написанным в глазах ужасом, но покорные.
Запирать камеры никакой необходимости не было, но сержант Рапп все равно их запер.
Поднявшись на первый этаж, чиф и сержант заглянули в крыло с шестью маленькими камерами. В них сидели двое, и чиф их разбудил.
Первый, бродяга, которого звали Конуэй Лисс, приехал в город в вагоне товарняка и остался, чтобы грабить дома. Его взяли на третьем взломе.
Сорокапятилетний Лисс выглядел на все шестьдесят, а то и больше: худой, прямо-таки на грани истощения, с торчащими во все стороны седыми волосами, морщинистой кожей, большущими бесформенными ушами, почерневшими зубами и потрескавшимися пожелтевшими ногтями. Его словно сделали из хрящей и костей, а потом хорошенько просушили, выпарив всю воду. Живыми оставались только глаза цвета океанской синевы, хитрые и расчетливые.
В другой камере сидел Норман О’Бэннон, которого местные по уже забытой причине прозвали Намми. Умственное развитие тридцатилетнего Намми остановилось на уровне ребенка. Полноватого, с круглым веснушчатым лицом, добродушного, его иной раз сажали в камеру на ночь не за буйное поведение, а чтобы уберечь от беды.
Новый чиф Хармильо не питал теплых чувств к Намми О’Бэннону и не собирался оберегать его от чего-либо. Совсем наоборот.
Сержант Рапп открыл камеры и вместе с чифом повел обоих арестованных в подвал.
Конуэй Лисс спорил всю дорогу, задавал один вопрос за другим. Ни чиф, ни сержант не ответили ни на один.
Во время этого короткого путешествия Намми улыбался и ничего не говорил. Для него каждое изменение потенциально являлось началом нового приключения. Он доверял чифу Хармильо.
