неподвижно и наблюдал за происходящим вокруг, при этом не показывая, что делает это. Его периферийное зрение еще не полностью восстановилось после ночного поединка, но он замечал достаточно, чтобы понять: в данный момент он стал объектом всеобщего внимания. Казалось, даже охранники, дежурившие на мостках над залом столовой, перешли в состояние повышенной боевой готовности: одну руку положили на бластер, а другую – на маленький плоский пульт, который носили на поясе. Мол безошибочно различал исходящий и от заключенных, и от охраны особый запах – смесь страха, отчаяния и мучительно однообразной паранойи, – возникавший, когда живых существ помещали в замкнутое пространство на неопределенное время.
У ситха все это вызывало отвращение.
Тем не менее – по крайней мере, на данный момент – здесь был его дом.
Он ступил на палубу этой космической клоаки менее двадцати четырех стандартных часов назад, но этого времени хватило, чтобы понять все, что нужно, относительно данного места. Все остальное время надо будет просто перетерпеть – выполнить задачу и не раскрыть, кто он такой на самом деле.
И то и другое не составит для него особого труда.
И то и другое просто вытекает из характера поставленной перед ним задачи, соответственно, и то и другое безусловно должно быть сделано.
Он попал в «Улей-7» на борту единственного прибывшего в тот день транспорта – безымянной тюремной баржи с выломанными переборками, провонявшей органикой и немытыми телами. В грузовом трюме находилось еще тридцать семь арестантов, чье присутствие Мол едва замечал – после того, как оценил их потенциал и понял, что ни один из них не стоит того, чтобы потратить на него хоть мгновение своего времени. Кучка дурнопахнущих, завшивленных представителей примерно десятка различных рас: одни, явно невменяемые, о чем-то разговаривали сами с собой, другие тупо пялились в единственный имевшийся в трюме иллюминатор, как будто нечто в бездонной черной пустоте могло дать им перспективу в их бессмысленной, вот-вот готовой оборваться жизни.
На протяжении всего перелета Мол неподвижно сидел поодаль от своих спутников по этапу. Некоторым из них, по-видимому, не терпелось устроить бучу. По мере их путешествия скука превращалась в беспокойство, косые взгляды и мелкие обиды перерастали в акты насилия, казалось бы ничем не спровоцированные, – и завязывались драки. Спустя несколько часов после вылета какой-то чрезвычайно мускулистый субъект с выпученными крабьими глазками на стебельках вскочил и бросился на родианца, которому каким-то образом удалось пронести на баржу плоский хлыст, который он заточил и, видимо, собирался использовать в качестве импровизированного виброклинка. Борьба длилась недолго. Когда обладатель заточки случайно задел Мола, тот поднял взгляд лишь для того, чтобы вскинуть локоть, раздробивший родианцу крестец. Имевшиеся на борту охранники даже бровью не повели, когда полупарализованный зеленокожий экзот с воем рухнул на бок. Так он и лежал, поскуливая, всю дорогу до космической тюрьмы, с умоляющим видом тараща слезящиеся глаза.
Это был единственный
