располнеть за два года обучения с нами. Она сделалась неповоротливою и мало ухаживала за внешним обликом. Вероятно, с ней стряслось несчастье.
Я ждал хоть какого-нибудь знака, который бы подтвердил правильность моих действий, и глядел на дверь, за которой находилась чёрная комната, с безграничным презрением. Когда ничто не преподнесло знака, я начал следить за мордами, которых она жадно поглощала. Приходящие задирали высоко головы, приглушённо фыркали, складывали руки
(я ни за что их не сложу)
и, словно находясь в глубоком трауре, поддавались бурной истерике, граничащей с безумием.
Наконец приняв окончательное решение, я проник внутрь,
(когда никого не стало дома.)
включил тусклую лампу и, переворошив все платья, нашёл в одном из них карты, принадлежащие матери. Обронил их холодно на стол и уселся на высоком бархатном стуле. Я представил, что случится, если меня поймают за постыдным занятием, и взялся без промедления за дело. Я вынул три карты, но никаких тревожных картинок не заметил. Вытащил ещё две, основательно разворотив колоду. После поёрзал от негодования, вскочил с места и, подняв все раскиданные несчастные платья, обсыпанные пылью, скоро развесил их по плечикам. Мне вдруг стало так совестно, так совестно, что я громко закашлялся и, зажав кулачками глаза, горько разрыдался. И шёпот нёс тихий в пустоту: «Карты, карты, покажите картинки, ну покажите, пожалуйста!» Они не отзывались.
Я притронулся к ним и в испуге убрал руку. Она горела неистовым огнём.
Вмиг преобразилась чёрная с мелким лучом комната! Стремительно замелькали вокруг меня таинственные образы, сотканные из множества танцующих серебристых нитей. Лампа вдребезги рухнула с тумбы, когда коснулась её чья-то невесомая, почти прозрачная рука. И поглотил меня знакомый голубоватый туман, взбитый до необычайной шелковистой густоты. Я охнул, когда увидел отца, выходящего из коридора мне навстречу в клетчатых тапочках. Происходящее событие произвело на него обескураживающее впечатление. Я кинулся ему в ощутимом смущении и растерянности и упал рядом бессильно на колени, крупно порезавшись об осколки мёртвой бледной лампы. Он сразу же взял меня на руки и усадил на стул, предварительно скинув со стола волшебные карты. Волнению удалось охладить боль, пронзающую насквозь ноги.
– Пап, ты видишь туман?
– Вижу.
– Я не должен был доставать карты!.. Мама предупреждала, что рано. Как убрать нам его? Если она увидит, что я здесь всё испортил!..
– Успокойся.
– Но она рассердится!
– Сейчас я обработаю колени, – сказал преспокойно отец. – Никто не будет сердиться.
Он взял из шкафа необходимые предметы и сделал мне умелую перевязку. Я глядел глупо в пол, теряющийся в колыхании тумана, иногда взором окидывая карты, выступающие из-под мощно клубившейся пелены, близко похожей на пену волны, разливающейся по берегу.
– Спасибо, пап.
– Всегда
