ответить на вопрос, почему немцы проиграли, не следует ограничиваться подсчетом количества погибших на доллар. Нужно учитывать и жертву, принесенную солдатами, которые не погибли, а были ранены или попали в плен. Последним я уделяю особенно много внимания. Плен представлялся им самим участью более предпочтительной, нежели гибель или увечье, но с точки зрения военачальника, пленный представлял собой потерю бóльшую, нежели солдат погибший. Оставшись в живых, он мог стать для неприятеля источником разведывательных данных или дешевого труда. Поэтому, оценивая урон в живой силе, нанесенный друг другу противниками, я придаю большее значение пленным, нежели раненым: значительная доля последних вскоре возвращалась в строй. Здесь, в свою очередь, возникают вопросы о мотивах солдат. Если окопная жизнь была настолько жуткой, как ее описывает антивоенная литература, то почему они продолжали сражаться? Почему большинство их не стало дезертирами, не подняло мятеж и не сдалось в плен? Ответы на эти вопросы мы ищем в главах 12–13.
Наконец, анализ войны был бы неполным без разбора ее итогов. Многие в двадцатых годах были в действительности разочарованы ее итогами. Не явился ли Версальский договор (не говоря уже о других соглашениях, подписанных под Парижем побежденной стороной) каплей яда, отравившего послевоенную жизнь? Об этом идет речь в главе 14.
Читатель, несомненно, заметит, что я, отвечая на поставленные вопросы, нередко представляю, как повернулась бы ситуация, сложись обстоятельства иначе. Действительно, здесь я рассматриваю множество альтернативных сценариев. Что, например, если Англия после 1905 года не пошла бы на уступки Франции и России в колониальных вопросах, а позднее и в Европе? Что, если Германия, увеличив оборонный потенциал, сумела бы к 1914 году обеспечить себе большую безопасность? Или – что, если Англия в августе 1914 года не вступила бы в войну (этот вариант предпочло бы большинство членов правительства)? Что, если французская армия не смогла бы остановить немцев на Марне (это было вполне вероятно, учитывая понесенные ею к тому времени тяжелейшие потери)? Что, если Англия бросила бы весь свой экспедиционный корпус против Турции и Дарданелльская операция прошла бы с большим успехом? Что, если бы русские действовали благоразумно и заключили с немцами сепаратный мир? Что, если бы в 1917 году мятежи вспыхнули не только во французской, но и в английской армии? Что, если немцы не прибегли бы к неограниченной подводной войне или не поставили бы в 1918 году все на карту – на наступление Людендорфа? И что, если бы условия мирного договора, навязанного в 1919 году Германии, оказались жестче (или, напротив, мягче)? Я указывал, что гипотетические контрдопущения полезны в двух отношениях. Они помогают, во-первых, восстановить образ мыслей лидеров прошлого, которым будущее представлялось не более чем спектром возможностей, а во-вторых, понять, предпочли ли они оптимальный вариант 134. Забегая вперед, могу сказать, что в целом я так не считаю.
