держал его за хвост, недовольно покачивал длинными усами и щурил глаза за толстыми стёклами огромных круглых очков.
– Я тебя не звал, – удивлённо сказал дог.
– А кто повторял: «Ап Чхи, Ап Чхи, Ап Чхи»?! Меня зовут Ап Чхи! Я очень спокойный крот, но… – «Хвост», оказавшийся очень спокойным кротом, топнул лапой.
– Я… это… чихал, – смутился Шмитт. – Я всегда чихаю, когда рядом нарушают закон. Или едят пончики…
– Пончиков рядом нет, – подметил крот и уселся на траву.
Он закрыл огромные глаза и замычал.
– Что ты делаешь? – испугался дог Шмитт.
– Медитирую, – открыл один глаз крот, – так лучше думается.
– А над чем ты думаешь? – уточнил сыщик.
Крот Ап Чхи открыл второй глаз, подскочил, поднял указательный палец и тихо-тихо произнёс:
– Ты чихаешь, когда нарушают закон или едят пончики. Пончиков поблизости нет. Значит, – крот зашептал: – Рядом совершают преступление!
– А-а-а-а, – махнул лапой сыщик. – Это и ежу понятно.
– Какому ежу? – взволнованно уточнил крот, протирая стёкла очков. – Не вижу никаких ежей. Ты должен распутать это преступление.
Дог Шмитт тяжело вздохнул. Он вспомнил о значке полицейского, оставленном в верхнем ящике стола, о машинах с мигалками и петушиными сиренами, о пончиках с глазурью. Всю жизнь он только тем и занимался, что ловил преступников.
– Не могу, я больше не полицейский, – печально сказал пёс. – Меня отправили на пенсию.
– А тебе запретили разгадывать загадки? – уточнил крот Ап Чхи, нетерпеливо постукивая лапой.
– Нет. Сказали «делать целыми днями что душе угодно», – вспомнил наставления бобтейла Квентина бывший полицейский и аж тявкнул от радости: – А моей душе угодно распутывать преступления!
Крот Ап Чхи довольно сложил лапы на груди и задрал нос так высоко, что очки упали на землю.
– Осталось это преступление найти, – не замечая ползающего по земле крота, твёрдо сказал дог Шмитт.
Виляя хвостом, он храбро вошёл в цирковой шатёр.
Глава 2
Один против всех, а все – не в курсе
Один старый ворчун лучше новых двух.
Потому что и одного вынести сложно.
– Пошли вон. Оставьте меня одного. Проваливайте, – ворчал кто-то посреди цирковой арены. Затем хриплый голос сорвался на обиженный писк. Мышиный писк: – Неблагодарные!
Хозяин голоса, серый мыш[2] в малиновом сюртуке, шмыгнул длинным носом, дёрнул затёкшей лапой и заметил, что за ним наблюдают четыре глаза. Два больших – увеличенных стёклами очков, и два блестящих – в тени широкополой шляпы.
Мыш дёрнул за шнурок, и цирковая арена перестала быть тёмной. Его сгорбленную фигурку осветил мощный луч прожектора. Мыш поднялся на цыпочки, чтобы казаться выше, поднял лапки и запричитал:
– Ох, я бедный одинокий мыш! Все меня оставили, все покинули! Никому я не нужен! Никто меня
–
