обернулся к нам – в свете факелов его борода отливала серебром. Он сокрушенно покачал головой и едва заметным движением поправил ножны, чтобы удобнее было хвататься за рукоять меча.
– Что-то, старик, за нос ты нас водишь да головы морочишь. Никогда колдуны детей не трогали! Не хотите дань Стохетхейму платить, так и скажите! А всякие страшилки кому еще на ночь рассказывай!
– Да ну? А ты спроси у конунга своего, что друиду было приказано, а потом уж суди нас! В чем наше преступление, кроме того, что жить вольно хотим, да детей не даем в обиду? Нет вам хода в Инностинг; поворачивайте коней, а не то хуже будет!
– Точно! Проваливайте! Вон из нашей деревни! – загомонила толпа; Олаф едва успел поднять щит, как в него ударилось несколько брошенных камней.
– Ну все, старик, ты сам себе такую судьбу уготовил! За нарушение указа конунга и нападение на колдуна наказание – смерть! Мечи наголо!
Ну вот и все! Мое сердце билось все быстрее – онемевшими пальцами я с лязгом извлек Барда. Наша дружина ударила в толпу и прошла сквозь нее, как раскаленный нож сквозь масло. Меня опьянил бой – крики, звон оружия, запах стали и крови… Сознание помутилось, и, будто во сне, я рубил направо и налево, пока не отнялась рука. Не знаю, скольких мы отправили в Хель, царство мертвых; прошло совсем немного времени – не успела бы и маленькая свечка прогореть, как толпа дрогнула, рассыпалась, и люди побежали куда глаза глядят, побросав оружие. Олаф и остальные натянули поводья; я же, гонимый жаждой крови, помчался за старейшиной. Старик обернулся и, увидев меня, припустил еще быстрее, но споткнулся, повалившись на землю. Охнув, старейшина успел только перевернуться на спину, а я уже слез с коня и стоял над ним, тяжело дыша.
– Хорошо, хорошо, ваша взяла! – седой старец поднял руку. – Не губи, сжалься!
Я не слушал. Скривив губы, взмахнул клинком… Бьорн схватил меня сзади, прижав руки к туловищу:
– Остынь, парень! Хватит кровь лить, хватит!
Я бился в хватке громилы, изрыгая проклятия, пока голову не очистил луговой ветер, несущий запахи цветов и реки. Кровавая пелена отступила, и я заплакал, поняв, что только что натворил. Старейшина не смел поднять взгляда, сжав голову руками.
– Ну? Угомонился? Так всегда в первый раз, не хнычь – поди, воды попей да посиди. Вырвет – так не волнуйся, это нормально, – Бьорн выпустил меня, и я закашлялся – силач едва не задушил; не руки – а бревна!
Понурив голову и размазывая по лицу слезы, я побрел назад, к коню, и дрожащими руками схватил бурдюк с водой. Драчун оказался прав – тошнота подкатила внезапно, и я согнулся пополам. Утерев рот, бросил взгляд на меч – с него капала кровь, тягучая, как древесный сок. Будто издалека, донеслись слова Бьорна:
– А ты, старый, иди назад, в деревню, да заруби на носу себе – слово конунга священно! Не потерпит он такого бесчинства. Услышим снова о бунте, так
