склонился к ее губам. От него воняло водкой и какой-то кислятиной. Она отвела голову в сторону, стала вырываться. Никто без ее желания не тронет ее. Особенно этот вонючий алкаш.
Толстяк от ее отказа только распалился. Он предполагал, что с ее стороны возможен протест, но думал, она чуть поломается и сдастся. А тут сопротивление не стихало, а поднималось по восходящей.
Он пробовал взять ее мягкостью и нежностью.
– Ну, чего ты ломаешься? Все когда-то становятся женщинами. Я сделаю тебя королевой, будешь в шелках и золоте ходить.
– Ага, как ты, пьянь чумазая! Ненавижу! Пошел вон! Мама! Помоги!
Но маме было не до криков. Волновало другое: как бы при дележе водки не обхитрили собутыльники..
– Ах, так, не хочешь по- хорошему, могу прибегнуть к грубости, – орал похотливый алкаш.
– Отпустите меня! Прошу вас! Милицию на вас натравлю! Гады! – кричала Люба.
Но никто не спешил ей на помощь.
Мужик стягивал одежду, надавливая на ее тело своим, растянул ее руки в разные стороны. И при этом безрезультатно пытался поймать слюнявым ртом ее губы. Только это почти получилась, она со всей силы прикусила ему губу. Во рту появился привкус собственной крови.
Это настолько взбесило его, что он схватил руками ее ночную сорочку и разорвал сверху донизу. Потом сделал то же самое с нижним бельем. Его желание обладать недотрогой достигло апогея, а для нее это означало опуститься в собственных глазах до самого пола.
Он требовательно подминал ее под себя. Она при этом кусалась и царапалась, хотя натиск мужика и ее силы несопоставимы. Он наматывал ее волосы на руку, и трепал голову из стороны в сторону. И все равно никак не мог подчинить своей воле:
– Мама, помоги! Насилуют! – кричала она.
А пьяная в дымину мама делала вид, что не слышит собственной дочери. Лишь посмеивалась:
– Чего орать – то? Уж он-то справится. Взрослая уже. Раз шапкой не собьешь, – пора зарабатывать деньги в семью. Итак, воли много было. В циркачки, видишь ли, в Москву захотелось. Она будет жить и хлеб с икрой и маслом трескать, а матери помогать не надо, пусть прозябает в нищете. У самой во-он какие шмотки в детдоме выдали, а мать в обносках ходит.
– Тамар, может, зря ты это все затеяла? Жалко. Дочка ведь, – подал голос ее партнер по выпивке, что сидел между нею и старшим сыном, который от злости сжимал губы и зыркал глазами на мать. Но ничего не говорил.
– Молчи уже! Я – мать, лучше знаю, что плохо, а что хорошо. В детстве она от нас сбежала, попала в детдом. Ее там кормили, поили, одевали, спала на чистеньком постельном белье. Хоть бы раз вспомнила обо мне. Нет, ей мой отказ и приемную семью подавай. Там, видишь ли, ей лучше будет. А я? Я что, плохая мать?
– Никто не винит тебя. Ну, будут другие родители, станут заботиться о ней. Хоть об этом не надо будет думать. А ты все равно останешься ее биологической матерью.
– Ладно! Давай,
