все содержимое залпом, как пьют стакан воды в жаркий день.
«Лизонька, я ведь тоже упустила его последние минуты, последнюю минуту…, – голос Норы был по-прежнему мелодичен и спокоен. – Я вышла на кухню, чтобы только подогреть воду и заварить чай, а когда вернулась, он уже не дышал». Она снова замолчала. В комнатах стояла такая плотная тишина, что звенело в ушах. Лиза рванула дверь на террасу и ворвавшийся ветер легкомысленно, почти непристойно, задрал вверх легкие белые занавески, надул их парусами, потом закрутил в жгуты и пошел размахивать ими вправо и влево. Обе женщины внимательно смотрели на эту игру, пока одно из полотнищ не накрыло Лизу. Она осталась стоять неподвижно, не пытаясь сдернуть с себя этот белый саван. Нора закрыла дверь, осторожно освободила Лизу из плена ткани. И снова на них обрушилась мертвая тишина.
«Знаете, – вдруг произнесла Нора, перейдя на шепот. Шепот был столь тих, что Лиза, не отрывая руки от спасительной поддержки, сделала два шага к ней поближе, чтобы услышать. – Знаете, они (при этом Нора кивнула в сторону спальни) всегда ухитряются уйти в одиночестве, ну выбирают такой момент, когда никого рядом нет. А может быть, это даже не они, – тут ее шепот перешел в беззвучное движение губ, но Лиза все понимала, пристально глядя на эти сочные, розовые, не накрашенные губы, – это не они нас отводят, уводят в самый-самый последний миг, а Господь Бог. Чтобы сохранить таинство смерти. Я вот, три года ухаживала за матерью. Она лежала без движения и я, и отец, и брат, кто-то из нас всегда, понимаете, всегда был при ней. А умерла она именно в тот миг, когда никого почему-то рядом не было. И многие из моих друзей, знакомых то же самое рассказывают». Лиза продолжала молчать, ухватившись, как и прежде, одной рукой за дверь, сосредоточив теперь взгляд на трепещущих, растопыренных ветром листьях пальмы.
Начинало смеркаться. День подходил к концу, первый день после смерти Гошки. Где-то между комнатами легкой, едва различимой тенью мелькала Нора. Потом она проявилась прямо перед Лизой. Рядом на полу стояла ее дорожная сумка. Она обняла Лизу, сидевшую скрючившись в кресле, прижала голову к своему упругому животу и сказала: «Лизонька, берегите себя. Он так хотел, чтоб вы жили долго, спокойно. И чтоб Вам было здесь хорошо. Я поехала. Увидимся на похоронах. Я заеду в православную церковь, здесь на побережье, недалеко есть одна, то ли греческая, то ли сербская, закажу панихиду. Он крещенный был. Там я Вам оставила документы, которые просил передать Георгий, ну еще когда давно, когда я первый раз приезжала. И записка там же с моими телефонами, другими, полезными, посмотрите. Они Вам могут пригодиться. До свиданья Лизонька». Нора вышла, бесшумно открыв и закрыв дверь.
Как-то особенно быстро наступила ночь. Лиза так и сидела в старом кресле, повернув его от стола в сторону двери, открытой настежь на террасу. Она смотрела на черный силуэт пальмы. Ее длинные листья продолжали беспрерывно двигаться, исполняя заданный кем-то танец, устремлялись ввысь, в сторону, готовые оторваться от ствола,
