в шею Генкин дядя. Да еще с такой бумагой, что опосля ее никуда и не приняли. Тыкалась она туда, тыкалась сюда, – везде ей от ворот поворот. Ну кому, скажите на милость, надобны воровки? Да еще в том уличенные, то есть пойманные за руку. Так что кончила свои дни эта Наталия в каком-то приюте для неизлечимых венерических больных. Потому как, помимо того, что стала дешевой блудницей, так еще и попивать начала крепко. Где же водка – там жди большие неприятности, а то и беды-напасти. Вот и дождалась: подцепила сифилическую заразу, внимания не обращала, а когда начинало болеть, – заливала тревогу водкой. Болезнь развивалась и достигла последней, плохо поддающейся излечению стадии. У Наталии вскорости провалился нос, стали хрупкими кости, и кончила она свои дни в постели, не могущая ни подняться по неотложной нужде, ни сказать последнее слово.
Клавдея же, наоборот, не своевольничала, не наглела и всегда неукоснительно блюла несколько правил: в хозяйскую кассу не лезть, продукты из ледника не таскать, а желаемый навар делать на постояльцах гостиницы и на клиентах буфетной. К примеру, можно не долить пива; вместо полуфунта мяса подать кусок в четырнадцать, а то и в двенадцать лотов в зависимости от клиента. Ну, уварилось мясо… Ужарилось… Усохло, на худой конец!
Однако ежели можно приказать собаке, ребенку и даже мужу (такое на Руси изредка, но встречается), то времени не прикажешь. Пришло время рожать, а стало быть, и оставлять буфетную. К тому времени прослужившая в посудомойках Капа, она же Ксения или Ксюха, как звал ее Генка, зарекомендовала себя перед держателем «отеля» только с наилучшей стороны. И хоть на роль буфетчика претендовал еще какой-то дальний сродственник супруги Генкиного дяди, на место Клавдеи была взята именно Ксюха. Потому как сродственник, по слухам, изрядно выпивал и рассчитывал на приличное (по-родственному) жалованье, а Ксюха спиртного в рот не брала и, естественно, была согласна на любую сумму. Хозяин положил ей семь рублей в месяц, оставил бесплатный стол и проживание, после чего обе стороны занялись всяк свои делом, оставшись вполне довольные друг другом.
Когда Капитолине исполнилось пятнадцать лет, она уже около полугода работала в буфетной. Разносила еду и питие приезжим, стояла за стойкой, принимала деньги и расторопно отсчитывала сдачу. Не было случая, чтобы хозяин хоть раз не досчитался пятачка. Все у Капы-Ксюши было, как в аптеке. Или как в банке, как стали приговаривать москвичи.
Иногда Капе по ночам снился отчим. Он приходил в ее спаленку на постоялом дворе в Подольске в ночной рубахе и колпаке, садился у изголовья и немигающим взором смотрел на нее. Зрачки у него были черными и огромными.
– Что вам надо? – спрашивала Капа и в испуге натягивала одеяло до подбородка.
– Ничего, – голосом, будто доносившимся со дна колодца, отвечал Герасим Пантелеевич. – Я только хотел, чтобы нам было приятно.
С этими словами он щерился, и из уголка губы стекала на подбородок тягучая струйка слюны.
Иногда сновидения варьировались. Отчим приходил голый, также садился у изголовья и молчал, а Капа не могла оторвать взгляда
