обладающему иными способностями для установления влияния над другими людьми. Получается что-то вроде того же Перевального форта, комендант которого для беженцев – и Бож, и Боженка, и отец родной. Правда, действует он уже не по исходным и обязательным в других местах дарственным законам, а по своим…
Кажется, понял, куда клонит Натти.
– Там Цепи не имеют здешних возможностей?
– Там их вовсе нет.
– Возможностей?
– Цепей, – коротко ответил рыжий.
Неприятные обстоятельства, не спорю. Но есть великое множество других способов добиваться цели.
– Это что-то меняет?
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что «багряным» нужно добраться до беглянки, а заодно и до тех, кто ей помогает.
– Верно.
– И я думаю, что Звеньям не возбраняется на время переставать быть Звеньями.
Натти улыбнулся, цыкнув зубом:
– Не возбраняется. Только есть еще кое-что.
– Здесь или там?
Ответ последовал не мгновенно. Мне даже показалось, что рыжему трудно подбирать для него слова, и это было тем более странно, потому что услышанное мною через несколько минут прозвучало вполне безобидно:
– В Катрале нет Цепей и Звеньев, зато есть бальгерия. С местного наречия это можно перевести как «божьи слуги».
– Тамошние жители настолько верующие?
Натти почему-то сжал пальцы правой руки в кулак, дождался, пока костяшки побелеют, и только потом сказал:
– Истово верующие.
Я все еще не мог уловить причину его тревоги, теперь уже вполне очевидной.
Люди верят в Божа и Боженку? Ну и пусть. Что в этом плохого? Не знаю, как в Блаженном Доле, а в столице тоже многие верят. И с детства ходят в общественные кумирни. Меня такое счастье миновало, потому что отца куда больше волновали дарственные дела, а мать предпочитала заниматься домом, а не душой. Только по большим празднествам мне и моим сверстникам из соседних домовладений удавалось услышать сказки из уст прибоженных. А когда моя жизнь переместилась в казармы Сопроводительного крыла, вера сама собой исчезла. Растворилась в прошлом.
– Ты так говоришь, будто верить – преступление.
– Верить – нет. Но вера часто побуждает к определенным деяниям. – Он словно прислушался к чему-то далекому, а потом, напевно растягивая слова, произнес: – И когда с ночного неба упадут звезды, яркие, как осколки неба дневного, явятся в мир звери, пожирающие людей. Но не плоть и кровь насыщают ненасытные пасти, а свет невинных душ, не умеющих отрешить себя от мирских страстей. Нет защиты от сего врага, кроме праведности, но и та слабеет, не будучи напитанной ежечасными жертвами.
Что-то знакомое почудилось мне в этом однотонном напеве. Кажется, я уже слышал его. И не один раз. Правда, почти без слов…
Память прыгнула назад. На год или два. В те времена, когда я еще старался
