бравый детина с закрученными усищами, устрашающе торчащими до козырька, и выбивающимся из-под фуражки громаднейшим чубом, старался унять пляшущего под ним горячего жеребца, и слышалось сипатое: «Балуй, холера».
Если граф и удивился экипажу и охране, то внешне ничем удивления не выказал. А потрясенный Нил потянул Еропку за рукав:
– Дядя, а дядя! Сам царь-государь прислал экипаж, да?
– Да. Тихо ты!
– Дядя, а граф Николай Николаевич, выходит, такой важный барин? Самый-самый важный?
– А то. Нет, ну не самый-самый, а… просто самый.
– То-то и гляжу: он как будто ждал, что сам царь за ним таратайку пришлет…
– Сам ты таратайка! Барин – он умный. Не как я, но все-таки. Враз понял, чьи люди встречают. По тону. А теперь – замолкни!
– Прошу сюда, граф, – не слишком проворно, как и подобает слуге высочайшей персоны, вынужденному угождать персоне рангом пониже, распахнул дверцу экипажа флигель-адъютант. – Государь в Петергофе. Мне приказано оказывать вам в пути всяческое содействие.
– Ну, раз всяческое содействие, – усмехнулся Лопухин, – тогда поехали через Невский. Эй, механик, притормози у «Англетера». Нил, полезай на запятки, прими чемоданы. Еропка! Снимешь мне в «Англетере» нумер о трех комнатах с видом на Исаакий. К обеду не жди, а ужин чтоб был. Если есть свежие устрицы – закажи. Из гостиницы ни шагу. Да, сегодня же пошлешь коридорного в книжную лавку Крафта, что на Фонтанке.
– Зачем, барин? – В глазах Еропки мелькнул ужас.
– Пусть купит «Одиссею». Ты, кажется, вообразил, что хитрее меня? Думаешь, не уложил книгу в багаж, так и ладно, забудется со временем? Нет, дружок. И никаких отговорок. Имей в виду: я очень сильно рассержусь, если ты не достанешь «Одиссею». Очень сильно. Запомни, труд создал человека.
– Это вас он создал, барин, а меня он убьет. Что тогда?
– Отпоем и закопаем. Эй, любезнейший, трогай!..
Коптя фасады, паровой экипаж описал полукруг и вывернул на Невский. На Аничковом мосту не в меру ретивый городовой поднес было к губам свисток, но, разглядев казаков охраны, задумался, а узрев императорский вензель, выкатил грудь колесом и отдал честь. Распоряжение санкт-петербургского градоначальника о недопущении паровых экипажей на Невский, Литейный и Дворцовую набережную вне всяких сомнений не могло распространяться на императорский экипаж.
Нил ничуть не жалел, что оказался не внутри роскошного экипажа и даже не в отделении для слуг рядом с важным Прохором, а на запятках вместе с Еропкой. Много ли увидишь изнутри! Санкт-Петербург раскрывался перед ним с парадной стороны. Мешал только сырой ветер, выдавливая слезы из глаз, и не радовало низкое летящее небо с растрепанными клочьями туч, но эти мелочи Нил охотно прощал волшебной столице.
Казанский собор контузил его воображение. Мелькнувшая справа арка Генерального штаба
