Паж цесаревны. Лидия Чарская

      – То-то! Заякал, курляндская образина! Небось оттелева приехал отъедаться на русских хлебах. Это вы умеете! А чтобы по-нашему говорить, так нет. Якает себе и горя ему мало. У-у! Ненасытная твоя рожа. Не люблю я вас! Да не понимаю, убей меня Бог, хоть я прожила с покойной принцессушкой Анной более года в вашем Киле…

      – Киль – это Гольштинь, а наш Митава… – вдруг разом понял курьер и закивал головою.

      – Ладно. Из одного теста будете. Что курляндцы, что гольштинцы. Глаза-то у всех завидущие. Россию объедать и те и другие рады. А только не в пользу, батюшка. Ишь, ты дохлый какой, ровно месяц не жравши гулял.

      – Дохтор ни-ни… я не дохтор… Не Arzt,[6] а курьер. Mit einem Brief an Ihre Hoheit Prinzessin Elisabeth.[7]

      – Ладно, не каркай… поняла… Знаю, что курьер, а не доктор… Дохлый, говорю… – закричала Мавра во все горло. И потом, хитро улыбнувшись, присовокупила: – Да ты знаешь ли, курляндская образина, которая из них принцесса-то? – и кивнула в сторону девушек. – Небось, к нам, в Россию валом валите, а в лицо прирожденной царевны русской не знаете. А ну-ка, мусье-немец, извини, по батюшке тебя как величать, не знаю, которая же будет из них Ее Высочество, угадай-ка и вручи ей грамоту, цесаревне нашей.

      И тотчас же перевела эти слова на ломаный немецкий язык как умела.

      Курьер понял, заулыбался и закивал головою и своим длинным, унылым носом.

      – Gut! Gut![8] – произнес он с широкой улыбкой и обвел круг глазами.

      Перед ним, одна подле другой, стояло около двух десятков крестьянских девушек более или менее одинаково одетых в пестрые, нарядные сарафаны. Между ними скрывалась принцесса. Курляндец внимательно окинул круг глазами. И вдруг ободрился, ожил. Одна из девушек показалась ему величавее других. Она вела весь хор, запевая песню, и все остальные беспрекословно повиновались черноглазому регенту.