не только уже были переведены в предыдущую эпоху, но и – как, например, творения Аристотеля – считались в глазах представителей средневековой схоластики высшим авторитетом. Но, пожалуй, именно в подобных случаях особенно наглядно ощущается справедливость английского изречения: «Duo cum faciunt idem, non est idem» («Когда двое делают одно и то же, это не одно и то же»).
Прежде всего вспомним, что подавляющее большинство средневековых латинских версий произведений античных мыслителей носило, если можно так выразиться, косвенный характер, т. е. выполнялись они не с оригиналов, а с переводов же (в первую очередь арабских). Естественно, никакой адекватности, хотя бы в плане содержания, не говоря уже о присущей оригиналу форме выражения и особенностях стиля, речи быть не могло. Для деятелей эпохи Возрождения, чьим девизом стал известный лозунг «Ad fontes» («К источникам»), отказ от подобного метода передачи классического наследия представлялся первым шагом, знаменовавшим разрыв со схоластикой. Этот аспект переводческой деятельности ренессансных авторов отчетливо сформулировал упомянутый выше Леонардо Бруни: «Ибо когда я увидел, что книги Аристотеля, написанные на греческом языке изящнейшим стилем, по вине плохого переводчика доведены до смешной нелепости, и что, помимо этого, в самих вещах, и притом в высшей степени важных, много ошибочного, я взял на себя труд перевести их заново»[45].
Таким образом, гуманисты стремились не только к замене старых переводов новыми, более удачными, но и поставили перед собой задачу очистить античных авторов от позднейших «варварских» наслоений, противопоставив средневековому «Аристотелю с тонзурой»[46] подлинного Аристотеля, переставшего быть схоластом и возвращенного в лоно классической культурной традиции. Такое возвращение влекло за собой и возрастание интереса к другим представителям последней, подразумевающее отказ от однобокого (и к тому же извращенного) аристотелизма. «Спросите их, на чей авторитет опираются они, обучая своей пресловутой мудрости, – писал Бруни, имея в виду схоластов, – они ответят: «Философа», и говоря так, подразумевают Аристотеля… Так сказал Философ, говорят они, и противоречить им нельзя, потому что у них «Сам сказал» (Ipse dixit) как будто бы он был единственный философ и суждения его так бесспорны, как если бы сам Пифийский Аполлон изрек их в своем священном храме»[47].
Естественно, что в этой связи внимание деятелей Возрождения должен был привлечь другой крупнейший мыслитель античной эпохи – Платон. Возрастание интереса к нему также было связано с деятельностью византийца – философа-неоплатоника Георгия Гемиста Плифона (ок. 1360–1452). Во время пребывания во Флоренции в 1438–1439 гг. Плифон активно пропагандировал наследие Платона, дав мощный стимул распространению платонизма и образованию так называемых платоновских академий. Для истории перевода особую важность имела деятельность стоявшего во главе Флорентийской платоновской академии Марсилио Фичино (1433–1499), которого Никколо Макиавелли
Цит. по кн.: Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения. М., 1980. С. 33.
Тонзура – выстриженное или выбритое место, служащее отличительным знаком католических священнослужителей.
Горфункель А.Х. Указ. соч. С. 33–34.
