сь там и довольно длинная эспланада, нависшая над долиной с той стороны, куда на ночь уходит солнце; ее поддерживала стена из обтесанных камней чуть ли не в десять метров высотой, кончавшаяся парапетом, вдоль которого росли старинные платаны: это место прозвали Бульваром, и сюда приходили поговорить о своем в теньке местные старики.
От середины Бульвара отходила очень широкая лестница в десяток ступеней, ведущая к Ла-Пласет – маленькой площади, образованной фасадами выходящих на нее домов. В центре ее имелся один из тех фонтанов, какие обычно стоят на площадях в Провансе, – он представлял собой двустворчатую, выточенную из камня раковину, прикрепленную к квадратному столбу, и почитался как здешний покровитель. Дело в том, что пятьдесят лет назад какой-то «отдыхающий» из Марселя (во время охотничьего сезона два-три представителя этой человеческой породы непременно гостили в здешних краях) завещал муниципалитету мешочек с золотыми монетами, что позволило протянуть до Ла-Пласет трубу, по которой в деревню поступала сверкающая на солнце вода из единственного крупного источника в здешних холмах… Маленькие фермы, разбросанные по ложбинкам или по склонам холмов, мало-помалу были заброшены, семьи переселились ближе к источнику воды, и деревушка стала деревней.
День-деньской местные жители подставляли под струю воды глиняные кувшины, жбаны, у кого что было, а кругом кумушки бойко обменивались новостями, одновременно определяя на слух, когда вода польется через край.
На площади располагалось несколько лавок: бакалейщика, булочника, мясника, мастерская столяра с настежь раскрытыми дверями рядом с кузницей, а также кафе, торговавшее и табачными изделиями, чуть в глубине стояла церковь, старая, но не древняя, колокольня которой лишь слегка возвышалась над окружающими домами.
От Ла-Пласет влево уходила улочка, ведущая на вторую, тенистую эспланаду, простиравшуюся перед самой большой постройкой в деревне, где располагались мэрия и Республиканский клуб, по-здешнему «Серкль». Его политическая деятельность заключалась в основном в организации традиционных рождественских лотерей и конкурсов по игре в шары, проходивших по воскресеньям под платанами обеих эспланад.
Жители Бастид-Бланш были скорей высокими, поджарыми, мускулистыми. Хотя они и родились в двадцати километрах от марсельского Старого порта, они не походили ни на марсельцев, ни даже на тех провансальцев, что населяют отдаленные пригороды Марселя.
Одна из достопримечательностей деревни заключалась в том, что на всех жителей там было всего-навсего пять или шесть фамилий: Англады, Шаберы, Оливье, Каскавели, Субейраны, так что во избежание возможных недоразумений к имени часто прибавлялась не фамилия человека, а имя его матери: Памфилий, сын Фортюнетты; Луи, сын Этьенетты; Кларий, сын Рены.
Здешние жители наверняка были потомками какого-то лигурийского племени, некогда оттесненного и загнанного в холмы вторжением римлян, а если так, то они, быть может, и являлись самыми древними обитателями Прованса.
Дорога, ведущая к ним, заканчивалась на Бульваре, и поэтому в деревне довольно редко встречались «чужаки», а поскольку местных жителей вполне устраивала выпавшая им доля, сами они спускались в Обань лишь для того, чтобы продать там на рынке овощи со своих огородов и полей. До войны 1914 года на фермах еще встречались старики и старухи, говорившие только на провансальском языке, на каком говорят в холмах; они просили молодых парней, возвращавшихся на побывку, «рассказать про Марсель» и очень удивлялись тому, что можно жить в таком страшном шуме, ходить по улицам, где вокруг столько людей с неизвестными тебе именами, повсюду натыкаясь на полицейских в форме!
Однако они охотно точили лясы и были не прочь «побалагурить»… Но, даже болтая о том о сем, они строго соблюдали первую здешнюю заповедь: «Не лезь не в свои дела!»
Вторая заповедь заключалась в том, что надлежало почитать Бастид-Бланш самой красивой деревней Прованса, намного более значимой, чем большие деревни Ле-Зомбре или Руисатель, в которых насчитывалось более пятисот жителей.
Как и повсюду, в Бастид-Бланш не обходилось без проявлений зависти, соперничества и даже вековой ненависти, основанной на историях с сожженными завещаниями или несправедливо разделенными между наследниками участками земли, но при любом вторжении извне – например, появлении браконьера из Ле-Зомбре или грибника из Креспена – все жители Бастид-Бланш выступали против «чужака» единым фронтом, готовые с кулаками отстаивать интересы «своих» или лжесвидетельствовать; эта солидарность была настолько крепка, что вся родня Медериков, бывших в ссоре с семьей булочника уже на протяжении двух поколений, по-прежнему покупала у него хлеб, при этом общаясь с ним только знаками и не произнося ни слова. Хотя они жили на холме гораздо ближе к лавке булочника из Ле-Зомбре, но все равно ни за что не стали бы есть «чужой» хлеб на земле своей деревни.
Главным недостатком жителей Бастид-Бланш была патологическая скупость, поскольку у них водилось мало денег. За хлеб они платили пшеницей
