а если точнее, то вообще стрелял хорошо и на этот раз также не промахнулся, радионемец заорал гортанно, испуганно, выматерился на родном языке и унесся куда-то в черноту. А из черноты ответно, будто из ада, ударила пулеметная очередь. Дымная, красноватая, хорошо видная в темноте.
Откуда-то из ночи, визжа отчаянно, принеслась мина, в стороне, метрах в двадцати от лейтенанта, хлопнулась на землю, высверлила в ней мелкий круглый окопчик, в который солдат мог только задницу спрятать, и все, мины больше не визжали. Пулемет тоже умолк – что-то не пошло у пулеметчика, заклинило, он стал перезаряжать свою машинку, вставил новую коробку, и на этом жизнь и стрелка, и скорострельного агрегата его закончилась – неожиданный рывок совершил Стренадько и швырнул в пулемет гранату. Хорошо положил ее – это была лимонка, граната сильная, по той поре еще редкая, очень похожая на тропический фрукт.
Пулемет больше не плевался свинцом, он вообще даже не пискнул. Сдох, в общем.
Ночной бой был коротким, терять время было нельзя, через засаду они прорвались, оставив лежать в темноте двух человек.
Оба, хорошо понимая, что происходит, и боясь подвести своих, легли и умерли беззвучно, – пулеметчик хоть и не видел ничего в ночной мге, свою машинку пристрелял засветло, поэтому знал, куда бить, и положил двух окруженцев одной очередью. Похоронить бы ребят по-человечески, обряд христианский исполнить, но это означало бы погибнуть самим, времени на это не было ни секунды.
Тихонов, сильно припадая на правую ногу, бежал вместе со всеми, но вот его обогнал один боец, потом второй, третий. Боли поначалу он не ощущал, поэтому не сразу понял, что ранен.
Бег продолжался недолго – до той минуты, пока он не почувствовал резкий, почти электрический удар; на этот раз боль ошпарила не только ногу, но и все тело, проколола его, кажется, до самой шеи, некоторое время Тихонов еще бежал, но потом быстро сдал и, споткнувшись, покатился по земле.
В темноте мало что можно было разобрать, но тем не менее, едва лейтенант боком воткнулся в какие-то кусты, над ним тут же навис запыхавшийся, с черными провалами глаз Стренадько, выкашлял из себя несколько невнятных слов, потом, помотав головой, стряхнул с губ что-то мешающее говорить, подсунулся под Тихонова:
– Куда ранило?
– В ногу. Правая нога будто бы совсем отбита – ничего, кроме боли, сейчас не ощущаю.
– Мужики, помогите кто-нибудь, – негромко, давя в себе голос, бросил сержант в темноту.
Впереди кто-то чертыхнулся, затем, затопав ногами, развернулся, и через несколько мгновений около Стренадько оказался Фомичев, долговязый неуклюжий зенитчик, пристрявший к ним три дня назад, выдохнул жарко, словно распахнул заслонку в печке:
– Чего надо?
– Шоколада! – буркнул сержант недовольно. – Командир ранен, помоги тащить.
Фомичев подставил левое плечо под руку лейтенанта, приподнял его.
– Вы эта… эта… ноги подожмите, мы сейчас с сержантом
