и ушла, немного обиженная тем, что они не обратили внимания на ее слова.
– Листки – это хорошо придумано. Они народ беспокоят. Девятнадцать было?
– Да! – ответил Павел.
– Значит, – всё я читал! Так. Есть в них непонятное, есть лишнее, ну, когда человек много говорит, ему слов с десяток и зря сказать приходится…
Рыбин улыбнулся, – зубы у него были белые и крепкие.
– Потом – обыск. Это меня расположило больше всего. И ты, и хохол, и Николай – все вы обнаружились…
Не находя нужного слова, он замолчал, взглянул в окно, постукал пальцами по столу:
– Обнаружили решение ваше. Дескать, ты, ваше благородие, делай свое дело, а мы будем делать – свое. Хохол тоже хороший парень. Иной раз слушаю я, как он на фабрике говорит, и думаю – этого не сомнешь, его только смерть одолеет. Жилистый человек! Ты мне, Павел, веришь?
– Верю! – сказал Павел, кивнув головой.
– Вот. Гляди – мне сорок лет, я вдвое старше тебя, в двадцать раз больше видел. В солдатах три года с лишком шагал, женат был два раза, одна померла, другую бросил. На Кавказе был, духоборцев знаю. Они, брат, жизнь не одолеют, нет!
Мать жадно слушала его крепкую речь; было приятно видеть, что к сыну пришел пожилой человек и говорит с ним, точно исповедуется. Но ей казалось, что Павел ведет себя слишком сухо с гостем, и, чтобы смягчить его отношение, она спросила Рыбина:
– Может, поесть хочешь, Михайло Иванович?
– Спасибо, мать! Я поужинал. Так вот, Павел, ты, значит, думаешь, что жизнь идет незаконно?
Павел встал и начал ходить по комнате, заложив руки за спину.
– Она верно идет! – говорил он. – Вот она привела вас ко мне с открытой душой. Нас, которые всю жизнь работают, она соединяет понемногу; будет время – соединит всех! Несправедливо, тяжело построена она для нас, но сама же и открывает нам глаза на свой горький смысл, сама указывает человеку, как ускорить ее ход.
– Верно! – прервал его Рыбин. – Человека надо обновить. Если опаршивеет – своди его в баню, – вымой, надень чистую одежду выздоровеет! Так! А как же изнутри очистить человека? Вот!
Павел заговорил горячо и резко о начальстве, о фабрике, о том, как за границей рабочие отстаивают свои права. Рыбин порой ударял пальцем по столу, как бы ставя точку. Не однажды он восклицал:
– Так!
И раз, засмеявшись, тихо сказал:
– Э-эх, молод ты! Мало знаешь людей!
Тогда Павел, остановясь против него, серьезно заметил:
– Не будем говорить о старости и о молодости! Посмотрим лучше, чьи мысли вернее.
– Значит, по-твоему, и богом обманули нас? Так. Я тоже думаю, что религия наша – фальшивая.
Тут вмешалась мать. Когда сын говорил о боге и обо всем, что она связывала с своей верой в него, что было дорого и свято для нее, она всегда искала встретить его глаза; ей хотелось молча попросить сына, чтобы он не царапал ей сердце острыми и резкими словами неверия. Но за неверием его ей чувствовалась вера, и это успокаивало
