слово, полагая, что рано или поздно, но оно выведет его из темноты на свет.
Таня слушала Яна, и ей казалось, что он рассказывает и ее историю – пусть другую, но такую же, полную надежд и поисков свободы, а главное – свободы самовыражения. И это ее томила тоска по несбывшимся канунам, с той самой ночи, в поезде, и это в ней, как будто и в нем, проснулась страсть к творчеству, с той лишь, может быть, разницей, что это была страсть к фотографии, еще со школьного времени показавшись единственно верным способом запечатлевать убегающее время, просыпающееся, как песок, сквозь пальцы, – для кого-то это, может быть, и банальное сравнение, но Таня ощущала физически тонкую струйку песка, ссыпающегося сквозь сжатые пальцы.
Первый фотоаппарат – это как первая любовь, она таскала его с собой повсюду – на праздники и вечеринки, фиксировала любые события, происходившие у нее на глазах; простенький фотоаппарат марки «Фуджи», заряженный в то время обычной пленкой. На «цифру» перешла поздно, не торопилась, пленка давала ей ощущение уверенности, продуманности, чистоты работы с материалом, учила выдержке и умению фокусирования. Ее любимый «Фуджи» до сих пор красовался на полке рядом с другими фотоаппаратами: он – как первая любовь, они – как дети; кстати, привязанная к своим детям всей кровью своего сердца, она словно умножила свою страсть вдвое: фотография и дети.
Дети росли, становились сложнее, и точно так же менялась Танина техника и объекты фотографического внимания, из простого копииста действительности она становилась фотохудожником, природа и люди на ее снимках вовлекались в единое действо, в людях и зверях прорастали травы и цветы, а по ночному городу бродили призраки.
Иногда Тане казалось, что призраки преследуют ее; во всяком случае, один из призраков, когда она впервые выбралась за границу, умудрился выкрасть у нее фотоаппарат. Не особо огорчившись, Таня стала фотографировать мобильным телефоном, перекачивала снимки в компьютер, загоняла в программу «Акробат» и доводила до совершенства. Но через полгода поняла, что ей не хватает фотоаппарата с объективом и того азарта, который «мобила» дать не в состоянии. Так у нее появился «Никон», позвавший ее за собой, заставивший бродить городскими улицами, приноравливаться к нему. Практически каждый день, без устали Таня фотографировала, не переставая, моталась по съемочным площадкам, взбиралась на холмы, просеивала перелески, забегала домой, тормошила детей, проверяла домашние задания, кормила, отвозила на кружки, а затем снова моталась, как проклятая, по своим, известным только ей объектам.
Таня буквально вросла в город, сделалась его сутью, его составляющей, и он, пусть и изрядно постаревший, грузный, грустный, неприбранный, – тем не менее – отвечал ей взаимностью. Даже черные тучи, нередко наплывавшие на город и зависавшие над ним недвижимо, не пугали Таню; черный цвет вообще привлекал ее одновременным сочетанием гиперсексуальности и внешней строгости, когда за непроницаемым взглядом, словно за плотной ширмой, ощущается едва скрываемая
