Он давно взрослый муж, и Ингорь погиб лет десять назад, и всегда говорили, что Святослав – его единственный сын.
– Я слыхал об Улебе и даже не раз видел его в Киеве, близ Святослава, – кивнул Радай, выразительно подняв брови, – но его называли сыном боярина Мистины… то есть твоим братаничем! Разве я не прав?
– Ты прав. – Лют опустил взор. Не в пример старшему брату, ему приходилось хоть миг помедлить, прежде чем солгать. Но когда он поднял глаза – при свечах они казались карими, – взгляд его был тверд и непроницаем. – Его называли сыном моего брата. Но на деле Ингвар лишь отдал другого своего сына на воспитание побратиму, чтобы никакой враг не смог погубить всех его наследников.
– Ингорь пытался обмануть злую судьбу, – хмыкнул Ржига. – А вышло, что сильнее всех обманулся его признанный сын Святослав.
– И ему, стало быть, досталась в жены дочь нашего прежнего князя? – спросил Базил.
Он успел пожить на Мораве под властью Олега Предславича и имел в виду его.
– Теперь Горяна Олеговна – княгиня киевская, – подтвердил Лют. При разговоре о неприятных ему предметах вид у него невольно делался вызывающий, чего он сам не замечал. – Вы, мороване, можете считать ее своей, так что эта новость должна быть вам приятна.
– Если в Киеве княгиней стала христианка, это уж поистине порадует сердца всех верных Богу, – кивнул Базил.
Лют промолчал. В Киеве сейчас было даже две княгини-христианки: мать и жена Святослава. Но киянам это приносило пока больше смущения и тревоги, чем радости.
А еще ведь имелась первая Святославова княгиня – Прияна Свирьковна. Минувшей осенью, пока муж ее считался погибшим, она уехала в родную Смолянскую землю вместе с княжеским первенцем, Ярополком. Все надеялись, что из зимнего объезда своих земель Святослав привезет беглянку назад, однако знавшие ее в это слабо верили. Ведь Горяна Олеговна оставалась в Киеве, ждала дитя. У князя, разумеется, могут быть две жены сразу – но двух княгинь одновременно быть не может. А обе эти молодые женщины слишком знатного рода, чтобы хоть одна из них согласилась на положение хоти[11].
Не желая продолжать этот разговор, Лют прикинулся, будто отвлекся на девушку, подававшую на стол. В полутьме ясно видна была толстая, с ее руку, длинная черная коса, лежавшая на груди; судя по хорошему желтому платью и ожерелью из десятка зеленых и синих стеклянных бусин, девушка была не из челяди. Ученый вежеству, Лют ничего не спросил и отвел от нее глаза, но придал лицу такое выражение, будто мысли его ушли далеко от прежнего.
Ржига наблюдал за ним, прищурившись.
– Это моя свояченица, – пояснил он. – Младшая сестра жены. Ее мать умерла, а тесть женился снова и прислал ее сюда к нам. Мне бы такую прыть в его годы…
– Хорошая девушка, – с одной лишь почтительностью к дому отозвался Лют, хотя успел разглядеть
Хоть – любимая, наложница, младшая жена.
