гостя. И Танечка исполняла всегда с удовольствием желание бабушки (на лице ее было это видно), хотя, конечно, она успела уже вытвердить письмо наизусть.
– Значит, он в сочельник-то уж здесь будет, – соображает бабушка.
– Наверное, будет, – подтверждают воспитанницы.
– Оно и хорошо бы: баня вот будет топиться, с дороги-то в баньку сходить.
Баня, точно, топилась в сочельник, но Саша не мог сходить в нее, потому что еще не приехал. Все мы успели уверить себя, что Саша непременно приедет в сочельник, что не-приезд его в этот день в Кирилловку сильно всех озадачил. Тем не менее все мы легли спать в полной надежде, что, проснувшись завтра, услышим весть, что в ночь гость прибыл. Такой вести никто, однако, не услыхал на следующее утро.
Бабушка, очевидно, была недовольна, почти огорчена тем, что воспитанника ее нет. Это не помешало ей, однако ж, нарядиться в особенно парадное шелковое платье, сшитое, вероятно, еще в первые годы ее замужества. Барышни явились к ней в комнату расфранченные на диво: на них были белые кисейные платья, довольно крепко накрахмаленные; на шее у каждой по голубой шелковой косыночке, и даже – вообразите – здоровые талии их были охвачены голубыми ленточными поясами. Кроме того, у Танечки и Катеньки головы, тщательнейшим образом припомаженные и причесанные, были покрыты шелковыми же пестренькими платочками, подвязанными под подбородком восхитительными бантиками. Как это обстоятельство, так и то, что в комнате бабушки не делалось еще никакого приготовления к чаю, тотчас объяснили мне, что бабушка собирается с двумя старшими воспитанницами к обедне в соседнее село, верст за шесть.
– Отчего же ты не едешь? – спросил я у Оли.
– А мне в возке места не будет; бабушка оттуда привезет к нам погостить Шашеньку.
Я слыхал уже, что Шашенька – подруга и товарка кирилловских барышень, дочь сельского священника и девушка очень веселого нрава, а потому и был как нельзя более доволен, что буду иметь случай познакомиться с нею.
– Возок подан-с, – сказал Давыдыч, появляясь в дверях.
Немедленно на голове бабушки очутился теплый капор, а на плечах лисья шуба; барышни бережно, чтобы не помять прически, покрыли головы толстыми и большими пуховыми платками и оделись в меховые салопчики – и мы все отправились в прихожую, предшествуемые Оленькой с двумя свечами в руках, потому что было еще темно.
Проходя по гостиной и зале, я уже не боялся буки, зная, что утро близко, а утром ему нечего тут делать: меня не испугаешь.
– Смотри, не шали без меня, – сочла нужным сказать мне бабушка, прощаясь со мной в звонкой зале.
Как будто при ней я не шалил по мере сил
и возможности!
– Я за ним смотреть буду! – воскликнула веселая Оля, повертываясь на одной ножке.
– Ох, нянька какая, – заметила, смеясь, бабушка, – за самой-то еще, попрыгушкой, смотреть надобно. Ну, прощайте, прощайте; нечего в переднюю-то ходить!
– Прощай,
