даже упаковка, – кивнул Лыков.
Чистов молчал. Он был дисциплинирован и вопросов не задавал: все, что нужно, генерал Лыков скажет.
– Два тайника в соседних городах… – Аскер потер переносицу. – Странно.
– Послушаем полковника Чистова, – сказал Лыков.
Аскер сел.
Чистов продолжал:
– Архивы ищет специальная группа. Она в Карлслусте, заброшена удачно, действует активно, но пока поиски безрезультатны. Определился район нахождения объекта. И только. Дальше группа не может продвинуться ни на шаг. Контрразведка едва ее не нащупала. Теперь там все перекрыто, и малейшая оплошность может привести к катастрофе.
– Простите, когда это произошло? – Аскер беспокойно задвигался на стуле.
– Вы спрашиваете, когда произошло осложнение и немцы встревожились? – переспросил полковник.
– Да.
– Дней сорок назад…
– А что, – задал вопрос Аскер, – разве трудно архивы вывезти и в каком-нибудь другом месте соорудить новый тайник?
– Мы предусмотрели такую возможность и наблюдаем за транспортом. К тому же архивы, о которых идет речь, – это сотни больших ящиков. Передвинуть колонну машин с таким грузом незаметно для вражеской разведки, которая находится в данном районе и специально охотится за этими архивами, вряд ли возможно. Немцы поумнели по сравнению с тем, как действовали в первый период войны. Сейчас они далеки от того, чтобы недооценивать силы и возможности советской разведки.
Генерал поблагодарил Чистова. Тот попрощался и ушел.
– Ну, – сказал Лыков, когда он и Аскер остались одни, – что вы обо всем этом можете сказать?
Аскер молчал.
– Говорите же, – усмехнулся Лыков.
Аскер встал, взялся за спинку стула.
– И все же я верю перебежчику Хоманну, – тихо, с большой убежденностью проговорил он.
Лыков не ответил.
– Верю, – продолжал Аскер, – и ничего не могу с собой поделать. Вот я разговариваю с ним, он глядит мне в глаза, я слушаю его неторопливую, обстоятельную речь и чувствую: Хоманн говорит правду!
– Любопытно, – протянул Лыков, стряхивая с папиросы пепел.
– Товарищ генерал, он ни на грамм не выгораживает себя, напротив – часто говорит вещи, которые могут только навредить ему. Говорит и понимает, что действует себе во вред, – я вижу это по его глазам, по тому, как меняется его настроение, голос… А ведь к этому его никто не принуждает. Он поступает так добровольно, хотя о многом мог бы и словом не обмолвиться. Сергей Сергеевич, все то, что я имел возможность перепроверить из его показаний, – правда, одна лишь правда, от начала до конца, от главного до последней мелочи… Могут сказать: это прием, применяя который подследственный хочет расположить к себе следователя, чтобы тот поверил его дальнейшим показаниям. Но такой прием хорош лишь в одном случае. А именно, когда преступник знает, что следствие имеет возможность перепроверить его показания.
