что я от нее услыхала:
«Ване было только 7 лет, шустрый он был, понятливый и большой шалун. Жили мы в Москве, на Земляном валу, а Ванин крестный – наискось от нас в пятиэтажном доме. Как-то вечером я послала Ванюшу к крестному пригласить на чай. Перебежал Ваня дорогу, поднялся на 3 этаж, а так как до звонка у двери достать не мог, то он стал на лестничные перила и только хотел протянуть к звонку руку, как ноги соскользнули, и он упал в пролет лестницы.
Старый швейцар, сидевший внизу, видел, как Ваня мешком упал на цементный пол. Старик хорошо знал нашу семью и, увидев такое несчастье, поспешил к нам с криком: “Ваш сынок убился!”
Мы все, кто был в доме, бросились на помощь Ване, но, когда подбежали к нему, увидели, что он сам медленно идет нам навстречу.
– Ванечка, голубчик, ты жив? – схватила я его на руки. – Где у тебя болит?
– Нигде не болит, просто я побежал к крестному и хотел позвонить, но упал вниз. Лежу на полу и не могу встать. Тут ко мне подошел старичок, тот, что у нас в спальне на картине нарисован. Он меня поднял, поставил на ноги, да так крепко, и сказал: “Ну, ходи хорошо, не падай”. Я пошел, вот только никак не могу вспомнить, зачем вы меня к крестному посылали.
После этого Ваня сутки спал и встал совершенно здоровым. В спальне же у меня висела икона прп. Серафима».
Нечаянная Радость
1921 год. Константинополь. Я и Надя живем в полутемной комнате, окна которой обращены на уборную. Мы эмигранты, бежали из России. У Нади маленький сын, которого ей удалось устроить в приют, а у меня никого: муж убит на бронепоезде, и я одна во всем мире.
Вещи все прожиты, да у меня их и не было, а жила на Надины средства, но сейчас и у нее ничего нет, и мы с ней вот уже 3 дня, как ничего не ели. Только сунем палец в соль, пососем и ляжем на нашу широкую общую кровать.
Что делать? Надя иногда находит себе работу, потому что знает иностранный язык, а я не знаю, и меня никто не берет. Зато купить нас стараются многие, и мы так напуганы наглостью окружающих людей, что боимся всех и упросили нашу хозяйку, старую толстую турчанку, никого не впускать к нам. Даже адреса своего никому не даем, так боимся. Ведь нас недавно чуть не продали в публичный дом свои же соотечественники, и случайно спас нас французский офицер.
Как мне хочется умереть. Надя верит в Бога и в то, что наша жизнь изменится к лучшему.
Я в Бога верю тоже, но Он забыл нас.
Мне надоело лежать, опротивели грязные стены, и я, хоть и боюсь Константинополя, встаю, надеваю свой единственный костюм и выхожу на улицу.
Иду и пошатываюсь от слабости, но на улице мне легче.
Вдруг кто-то схватил меня за руку. Коля! Товарищ мужа по бронепоезду. Здороваемся. Рассказываем о своих печалях. Он предлагает отвезти меня к знакомому купцу Н-у, который открыл ресторан для эмигрантов, и попросить меня принять на работу.
– Эх, пока работа найдется, мы с Надей умрем с голоду, ведь мы ничего не ели, – вырывается у меня.
– Мария Николаевна,
