палаша – оно пропороло дублет, джек, рубаху, пройдя по боку резкой, досадной болью – и лошадиная, рассеченная старым шрамом рожа ухмыльнулась ему… Полурылок Джон Армстронг собственной персоной, в полном смысле по колено в крови своих ближних, был страшен не только лютой злобой и ухватками матерого убийцы, но и тем ожесточением в бою, которое придает только близкая, осознаваемая и неминуемая смерть. Джон Армстронг уже умер внутри себя, уже сам был – та смерть, и нес ее безотказно, стоя на руинах своего дома, на телах своего беззаконного племени. Краем глаза Патрик успел заметить, что в двух шагах от него схватились лорд Болтон и Вилл Подморгни…
В ранних осенних сумерках все было кончено. Три рода, Хепберны, Эллиоты, Маршаллы, делили добычу. В холле Блеквуда, прямо посреди зала, горел, раскаляя камни пола, гигантский костер, обогревая ликование победителей, а оба хозяина, и Чокнутый Джон, и Вилл Подморгни, мертвые, валялись во внутреннем дворе Блеквуда, едва прикрытые рваными, мокрыми, потерявшими цвет от крови плащами – под охраной людей Болтона и под строжайшим запретом расчленять или иным образом глумиться над телами. Павших уже сложили по разным сторонам двора, раненных отдали под надзор лекаря. Лэрд Лиддесдейл, отдыхал в тех господских покоях, где сохранилась в целости крыша, и не слишком воняло дымом. Рейдеры внизу жарили мясо в камине, бочки эля разливали свое содержимое необъятной рекой, кричали закалываемые овцы… и не только овцы.
Босуэлл не сразу это расслышал и отделил на слух от звериного смертного крика.
Кричала женщина.
Он выждал минуту, чтобы увериться, что не ошибся, но крик повторился, вонзаясь в виски, заставляя его самого кривиться, словно от боли. И надо было сделать что угодно, чтобы прекратить этот звук. Патрика слегка лихорадило – и от скользящего ранения в бок, и от угара боя, который еще не выветрился из головы. Из той самой головы, в которую сейчас вертелом раз за разом входил надсадный женский вопль. И это было в прямом смысле слова убийственное сочетание для графа. Он увернулся от рук МакГиллана, штопавшего ему разодранный бок, натянул рубаху, встал и двинулся к двери, на ходу прихватив палаш, однако на пороге перед ним уже стоял Болтон. Тот чутьем понял, что происходит:
– Не ходи туда, сынок!
Белокурый посмотрел на дядюшку так, словно с ним вдруг заговорила стенка:
– Что это еще значит – не ходи? Там мои люди, они заняты явно не тем, чем надо… с дороги!
– Сынок, ты ранен, отдохни, утром разберешься.
– К утру ее убьют.
– Очень может быть. Но это Приграничье, это война… и какая разница – ну, убьют. Она и так уже не выживет…
– С дороги, я сказал!
– Патрик, остановись! Ну их! Так уж принято, после наведешь свои порядки!
Но Белокурый
