произносите. Это Мозг Замка.
Братило вспомнил сказку про Косту, который искал То Чего на Свете Нет. Колдовством попал на остров среди океяна. И тамо вырос стол из-под земли, и угощала Косту скатерть-самобранка. И голос был невесть откуда.
– Боярин, у голоса нету тела?
– Можно сказать и так.
– Я-я… знаю, кто он. То Чего на Свете Нет!
– Почему меня нет? – послышался безразличный голос. – Я есть.
– Мой подопечный пережил и переживает много потрясений, уважаемый Мозг. Вы же понимаете.
– Понимаю.
– Он… разозлился, б-боярин, – шепотом проговорил Братило. – Меня теперича…
– Мозг лишен обычных человеческих чувств. Он не злится и не обижается. Вам не надо бояться. И вам не стоит так тихо говорить. Мозг всё равно слышит.
– Боярин…
– Не стоит называть меня боярином, г-н Братило. Хоть я и был в этом мире сыном барона. В этом мире меня зовут Экхард фон Энс.
Братило лишь головой мотнул. Господином его прежде не звали. А ентот боярчонок чего-то не хочет, чтоб его боярином звали. Пора привыкать к чудесам.
– Господин, почему ты мне «вы» говоришь? Будто меня несколько.
– Это такая форма вежливого обращения. Ах, да. В вашем языке же такой формы нет. А Мозг неживой, – усмехнулся фон Энс.
– Не живой?! Боги!
– Вспомните, г-н Братило, что вы такое придумали? За что вас отправили на костер?
– М-машина… Мозг – машина…
– Вы правильно поняли. Сейчас вам невозможно всё объяснить. Вы всё поймете, когда пройдете Посвящение.
– П-посвящение?
– Да. А сейчас ничего не спрашивайте. Ешьте. Вы многое пережили. Но я тоже многое пережил и в прежнем и в этом мире. Меня, как и вас, спасли от костра. Как-нибудь поговорим об этом.
– В прежнем мире?! Мир ведь един. Жрецы учат…
– Вы всё еще верите жрецам? После того, что они с вами сделали? Впрочем, сейчас не стоит говорить об этом. Нет демонов и нет чудес. Ешьте.
– Ты також был на костре?
– Об этом мы еще поговорим.
Князь Ратибор после утренних молитв с верховной и утренней трапезы явился в светлицу княгини Мары Твердиславны. Мара выставила из светлицы боярынь, даже сестрицу Снежену, любимицу Забаву, племянницу матушки Мамелфы боярышню Олену, что такие истории сочиняла. Три последние подчинились, недовольно поглядывая на княгиню и вздыхая.
– Сядь, сын мой, – она указала ему на резной «табурет» около своего кресла.
Ратибор сел. Он был бледен. На Мару глянули синие глаза, у ее покойного мужа князя Ратмира такие же были. Она понимала: сын страдает, что ему пришлось осудить на казнь невинного человека. Да еще и на такую мучительную казнь. Ратибор ведь слишком совестливый, как и его отец.
– Матушка, кузнец…
– Уж не испужался ль ты его проклятия, сын мой? Ты – князь, потомок богов, тебе не страшно то проклятие. Верховная верно сказывала.
– Матушка,
