«публичных собраниях». Да-с! Вердиктов, которые «кассации и апелляции» не подлежат. Мы сами хотим участвовать в приготовлении наших судеб. В этом вся цель движения. Делайте общественное дело на наших глазах, под общественным контролем. Нам не надо спектаклей-с, комедий-с, разученных, срепетованных при закрытых дверях. Обсуждать дела такой важности, как отношение к этой самой Государственной Думе при закрытых дверях, – это кража у общественного контроля!
– Браво!
Гостиная огласилась аплодисментами.
– Но, господа! – Семенчуков был уж весь в поту. – Ведь это же только совещание нашей, местной, группы! И притом частное, предварительное!
– Мы желаем, чтобы местная группа отразила местные взгляды!
– Высказывайте ваши взгляды публично! При нас!
– В частном доме! Поймите же, в частном доме! – уж хрипло кричал Семенчуков. – Господа, уважайте хоть вы неприкосновенность частного жилища!
– Господа! – какой-то молодой человек выскочил вперёд и замахал руками. – Тссс… Слова! Слова!
Среди наставшей тишины он заговорил голосом, дрожащим от волнения, от негодования:
– Господа! Постановим резолюцию: г. Семенчуков ставит вопрос о том или другом отношении к Государственной Думе… о том или другом отношение со стороны общества… «своим», частным, домашним делом. И другие господа, называющие себя либералами, радикальными деятелями, вполне с ним согласны!
Раздались аплодисменты. Раздались протесты:
– Нет! Это неправильно! Так нельзя! Мы должны спросить мнения остальных!
– Предложить им сначала оставить дом г. Семенчукова, – и тогда…
Толпа двинулась в зал.
– Вы не смеете нас остановить! Мы должны объясниться! Такой вопрос!
– Господа, констатирую, – загремел голос колоссального техника, – что всякое воспрещение нам войти в зал будет мерой, носящей полицейский характер!
– Насилие!
– Дворников! – раздались насмешливые голоса.
– Остановите силой! Зовите.
Семенчуков весь в поту отступил в сторону.
IV
В то время, как в гостиной шла вся эта сцена, Мамонов, Семён Семёнович, в зале не говорил, а почти кричал, стоя поближе к дверям, чтобы слышно было в гостиной.
Пётр Петрович глядел на него с добродушной улыбкой:
– Вытянулся! Как лошадь на финише. В первые радикалы идёт! Спортсмен!
Мамонов кричал:
– Я не понимаю, господа! Почему же? Конечно, впустить! Чего бояться? Собрались на частное совещание, а выйдет нечто большее! Получится грандиозный митинг! Великолепно! Постановим резолюцию!
– Разумеется, допустить! – всё с той же добродушной улыбкой говорил Пётр Петрович, стоя в группе собравшихся, обсуждавших вопрос, сделать ли совещание неожиданно публичным или нет, – пусть займут места, аплодируют, свистят, пусть даже говорят! Если бы от меня теперь потребовали, чтоб
