Вот Достоевский ничего не требовал, только подтверждал, что семейная жизнь для женщины есть рабство. Пеларгония с великим соглашалась, но как-то нерешительно:
– Ну что ты меня терзаешь. Процитируй ты мне о женском рабстве в семь утра лет двадцать пять назад – я, расчувствовавшись, горячо расцеловала бы все собрание сочинений Федора Михалыча. Надо собирать ребенка в школу, нестись на работу, варить, жарить, пассеровать, стирать, гладить… терпеть, все терпеть! Я сказала бы тебе: да, рабство! И посильно счастлива та, что переносит это рабство с наименьшими потерями. Лучше всего, если у нее восемь рук, чтобы все успевать, а также умение между делом связать шарфик пальцами ног. Теперь я далека от той милой мирской суеты… и продолжаю суетиться! Я рабыня и в рабстве помру. А вообще для меня классики – как хорошая еда, для каждого свое время суток, – неожиданно закончила Пеларгония. – И вообще, чего-то ты скисла после этих соседских парней. Чем они тебя обидели, признавайся!
– Клянусь, они не виноваты. Просто всколыхнули ощущение того, что никого я не найду. Или все повторится, как с первым мужем. Я неудачница.
Я и вправду вдруг ясно ощутила, что все мои пытливые попытки в ближайшее время ничем хорошим не увенчаются. Наступила холодная пауза. В резонанс с погодой, с поганым ветром, от которого вымерзает душа. А еще я таки ждала от Пеларгонии хотя бы надежды на этого русского йоркширца. А может, девонширца, – мне-то пока без разницы! Но кем бы он ни был, сей незнакомец преобразился в моем сознании в символ всего нездешнего и лучшего. Видимо, хороши для нас те, кто там, где нас нет. А тетушка так и не поманила меня «аглицким» знакомством. Глупо, но мое самолюбие было уязвлено. Пытаясь урезонить противоречивую натуру, я напоминала самой себе, как сопротивлялась теткиному сводничеству. И не без удивления обнаружила, что сама Пеларгония пока палец о палец не ударила ради благой цели «погулять на свадьбе богатой племянницы». Неуклюжие шаги на тернистом пути к счастливому союзу я совершала исключительно по собственной инициативе. Пеля Антоновна только распаляла меня разговорами, создавая себе руководящий ореол. Или я сама возвела ее на пьедестал? Или во всем виноваты семейные легенды о напористой доброй фее, которая обеспечивает свою родню жизненными благами на добровольно-принудительной основе? Я запуталась.
– Ника, надеюсь, ты знаешь, что слова «неудачница» не существует?
С этим напутствием я возвращалась домой. Памятуя о том, кто может стать моим провожатым, я поторопилась ретироваться. Только Вампира Аркадьевича не хватало! Пеларгония, конечно, закудахтала про темные дворы, которые одинаково опасны и в семь вечера, и в двенадцать ночи. Пришлось вызывать такси. Но даже вызов такси у Пеларгонии превращается в маленькое шоу. Она потребовала, чтобы водитель поднялся к ней в квартиру, чтобы убедиться в его благонадежности и порядочности. Потом она мучила его страшными историями о маньяках, потом спустилась вниз и записала номер машины. Спрашивается, зачем
