сердце, неизменно облагораживает акт: «Как он меня вытеплил!» О счастье разделённой любви, о пережитой судороге она скажет: «Я вздохнула…» Герой события произнесёт: «Я восхитил!»
Объезжая в 1972–75 годах сёла в бассейне реки, которая некогда звалась Яиком, изучая то, что поистине заслуживает определения «феномен русского Приуралья», я встречал среди грубостей и оголтелого цинизма озорно звучащее: «А мы – восхищаться! А мы – обожаться!», «Завелись в леске коренья – ищут девки восхищенья!» Как часто слышалось: «Помедуем», «захорошеем»!
Однажды мне повезло стать свидетелем такого вот объяснения в любви: «Я тебя восхищу!» – «Ой ли?» – «Была б приветень добра – навздыхаешься до утра!»
Услышанное и увиденное я постарался, по мере возможности, передать в сказах. Моей работе помогала очевидность: насколько жизнелюбивые шалости в сёлах, где я побывал, отличаются от глумливой злобы «Заветных сказок» М. Н. Афанасьева. Мне хотелось бы, чтобы те, кому мои сказы покажутся чересчур озорными, сравнили их с афанасьевскими «Заветными сказками».
Надеюсь, что, несмотря на катастрофические деформации природы и деревенского быта, и сейчас ещё жива в Приуральской Руси та неподражаемо образная речь, которая столь ладно лилась из уст сказителей: моложавых стариков, чей гений светился в каждой чудаческой ужимке. В свои семьдесят с лишком они делили усладу плотской любви с девушками, часто и у молодых крепышей вызывая зависть.
Когда на Западе появились мои публикации об этих эпизодах, один американский учёный весьма неуклюже сыронизировал, высказав предположение: а не ловец ли я летающих тарелок? За меня вступился авторитетный германский специалист по России – вступился, напомнив человека, который путает честность с чесночным соусом. Профессор заявил в солидном издании, что я достоверно описал явление, известное как снохачество. К сему он присовокупил мысль, будто я показываю «развитие процесса». В советское-де время колхозные бригадиры, оделявшие вниманием своих снох, якобы получали, выходя на пенсию, право первой ночи: в отношении всех тех девиц, чьи родители и женихи не пользовались влиянием.
Вызывает недоумение, почему мои публикации оказались поняты именно так. Сказители, которых я встречал, не были колхозными бригадирами, и девушки приходили к ним сами. Начиналась трапеза, хозяин любезно потчевал гостью, рассказывал какую-нибудь историю, пел что-либо старинное, затем происходило неспешное, носившее характер обряда, раздевание – и в завершение торжествовала плотская любовь. Девушек вела к сказителям потребность в бесценном опыте или – если понимать глубже – в одухотворении соития. Я касаюсь категории познания, относящейся к тому синтезу чувственного и духовного, который привносил в бытие села устремлённость в космос.
Народное миропонимание Приуральской Руси полагает её местом, славным своими исполинами женолюбия и владычицами сладострастья. Бесконечно восхищаясь ими, народ самоутверждается в
