жалеет пять абазе? – захныкал илат. – Такой богатый молодой ага!
– Пусть он быстрее отведет нас обратно к дороге, ага! – в голосе алевита слышалась тревога. – Темнеет, ага, смотри – наползает туман. В темноте и тумане нам с тобой не пройти по этой тропе, это он прыгает, как кошка.
Гайк понимал, что Зульфи прав, он повернулся к илату, но тот внезапно исчез, словно растворился. Вечерний туман становился все гуще, в его облаке давно скрылись вершины обступивших их гор, и даже лежавшая по правую руку от них скала теперь уже едва была видна.
– Держись за меня, Зульфи, – велел Гайк, пытаясь сохранять спокойствие, – иначе потеряем друг друга. Сейчас нельзя никуда идти – сорвемся в пропасть. Сядем у скалы и подождем.
Он нащупал уже скрывшуюся в тумане скалу, прижался спиной к ее шершавой поверхности, опустился на землю и вытянул ноги. Зульфи последовал его примеру. Надежно пристроившись у скалы, он на ощупь вытащил из сумки большую буханку хлеба, разломил пополам и сунул половину Гайку.
– Поешь, ага.
Тревога не повлияла на молодой аппетит, хлеб был вскоре съеден, фляга с водой опустошена. Насытившись, они плотно запахнули кафтаны и, низко надвинув на лбы высокие «каджарские» шапки, заснули, подпирая друг друга плечом.
Во сне Гайку привиделся их старый дом в Карсе. Они с отцом, как в прежние времена, сидели у камина и Гайк рассказывал о том, что с ним произошло. Отец сочувственно кивал головой, но тут вошла мать и, встав у порога, окинула его гневным взглядом.
«Будь ты проклят, вор, – с презрением сказала она, – позор нашей семьи!»
Родители исчезли, рядом с ним была Эрикназ, их первая ночь после свадьбы.
«Милый мой, любимый, никогда прежде никого не любила, ты единственный»
Проснулся Гайк оттого, что кто-то, споткнувшись о его ноги, громко выругался по-армянски. Он с трудом открыл глаза, пытаясь понять, где находится. Воздух был прозрачен, как стекло, вдали зеленели склоны гор, освещенные лучами восходящего солнца, и резкие очертания их теней падали на расстилавшиеся внизу долины. Человек в черной чохе, по виду армянин, стоял, вскинув ружье, и дуло этого ружья угрожающе смотрело на Гайка.
– Сладко спите, персияне, – насмешливо проговорил он по-тюркски, – оборвать ваши жизни мне не стоило бы особого труда.
– За что? – в недоумении спросил еще не очнувшийся от сна Гайк. – Что мы тебе сделали?
Он хотел было подняться, но человек резко ткнул его в грудь дулом.
– Сиди, персиянин, если хочешь жить! Что сделал, спрашиваешь? Ты пришел сюда, в мой дом, хотя я тебя к себе не звал.
Разбуженный их разговором Зульфи приподнял голову и испуганно охнул при виде ружья. Гайку, окончательно проснувшемуся, тоже стало не по себе. Поправив съехавшую на лицо шапку, он постарался скрыть охвативший его страх и с достоинством ответил по-армянски:
– Если здесь твой дом, то мы твои гости. Разве на гостей направляют оружие?
