то в белом платье в черный горох. Такие платья только артистки носят.
– Здрасьте, – сказала я.
Он приоткрыл глаза, но ничего не ответил. Я подошла ближе и машинально потрогала его лоб. Так мне мама всегда делала, когда я вдруг вовремя не вставала в школу. Лоб был горячий. Я вышла из дома и прямиком побежала к тете Шуре, моей крестной.
– Теть Шур, дайте что-нибудь от жара, мамка просит.
– А кто заболел?
– Да папке плохо.
– Допился… Говорила я ему, на жаре-то не пей!
Я прибежала обратно домой к Николаю, дала ему таблетку и воды.
– Спасибо, дочка, а теперь иди, мне будет легче.
Он заснул, а я рассматривала на стене артистку. Когда я вырасту, стану похожей на нее. Встав у старого шкафа с почерневшим зеркалом, подняла наверх волосы. Вот так заколю, надену платье в горох и буду как она. Только купальники такие даже в областном центре не продаются. А я сошью.
Мы подружились с Николаем. Тайком от всех я бегала на реку и смотрела, как он ловит рыбу. Только мне больше везло. Когда он давал мне удочку и сам присаживался рядом на корточки, пристально смотря на воду, у меня замирало сердце, и я говорила себе: ну же… ловись, рыбка, большая и маленькая! Потом мы тут же у реки варили уху. Он доставал из рюкзака картофелины и лук, чистил их не торопясь, крошил в котелок и, помешивая, обычно говорил:
– Ну вот, Рая, сейчас поедим уху из рая. Ни у кого такая вкусная уха не получалась.
– А кто она? – спросила я однажды.
Он сначала не понял, о ком я говорю.
– Ну, та, артистка на фотографиях.
Он засмеялся:
– Артистка… Ну да.
– Вы ее любите?
Он ничего не ответил, помыл котелок и стал собирать удочки.
– Пойдем, а то мамка ругать будет.
Как-то мамка напекла блинов, а я завернула два и побежала к нему.
– Куда тебя понесло, бестолочь, дома бы поела!
– Нате, горячие еще, – и я положила на стол два сложенных треугольниками блина.
Он поблагодарил, один медленно съел сам, а другой мне подвинул:
– Ты тоже ешь, вкусные.
Потом мы ходили на речку, он учил меня плавать. Поначалу было страшно, особенно когда дна ногами не чувствуешь. Я начинала барахтаться и захлебываться, но Николай протягивал мне руку, я хваталась за нее – и страх отступал. Тем летом, в августе, мы переплыли реку на другой берег.
– Ты молодец! – говорил он. – Ты смелая и сильная.
Мне никто таких слов никогда не говорил. Я не знала тогда, что соседские пацаны следили уже не только за ним, а за нами. Они видели, как я бегала к его дому, как мы ходили вместе к реке, как сидели под дубом в поле.
В июле уродились у нас абрикосы, и я понесла их Николаю. Захожу, а он лежит.
– Вам плохо? Опять заболели? – спрашиваю.
– Нет, просто устал.
– От
