маленького ресторана на via Calzaioli. В этом ресторане подавались неизменные spaghetti, колбаса mortadella и сыры: моцарелла, горгонзола и пармезан. На сладкое приносили сбитый в пену соус сабайон в высоких стеклянных бокалах. Дядя Коля все это щедро поливал терпким кьянти, продававшимся в оплетенных соломой бутылках.
Здесь следует сказать, что «золотой век» отношений между мамой и Николаем Борисовичем ко времени нашей второй поездки за границу закончился. Недоразумения происходили большей частью за столом. В известные моменты мама говорила или показывала глазами, что надо прекратить пить. В ответ на это дядя Коля, злобно глядя на нее в упор, заявлял, что не нуждается в опеке, и наливал себе еще стакан вина. Мама обычно сдерживалась, но видно было, как горячая волна крови заливает ее лицо. (Эта способность краснеть и бледнеть при душевных волнениях передалась и мне.) Неприятный инцидент такого рода произошел во время экскурсии во Фьезоле – селение, расположенное на одном из холмов, окружающих Флоренцию. Выйдя в раздражении из-за стола, Николай Борисович отказался осматривать келью уроженца Фьезоле прерафаэлита Фра-Анжелико и пошел допивать с шоферами привезших нас автобусов, повторив тем самым выходку 1905 года. Изменилось только то, что тогда его собутыльниками были венецианские гондольеры, а теперь флорентийские шоферы.
Когда мы, покинув Флоренцию и двигаясь по направлению к Риму, пересекали пустынные равнины Кампаньи, нам сопутствовали однообразные линии древнеримских акведуков: то подходя к полотну железной дороги, то уходя к горизонту, эти нескончаемые аркады поражали своей мощью и напоминали тяжелую поступь легионов.
Говорить о Риме – задача очень трудная, и я ограничусь лишь отрывочными впечатлениями попавшей в него 16-летней туристки. Впечатления эти были все же достаточно сильны, чтобы тридцать лет спустя найти отражение в строках, написанных очень далеко от Рима и в не совсем обычных условиях. Это произошло на реке Вычегде, за стенами и проволоками Локчимлага. Я заболевала глубоким лимфоаденитом левого бедра, закончившимся потом общим заражением крови. Болезнь только начиналась, но сознание под действием повышенной температуры уже было сдвинуто с нормальных позиций.
Лежа с закрытыми глазами в душном больничном бараке, я заставляла себя уходить от действительности, и тут на помощь приходили образы Италии. Толчком к этому, может быть, послужило то, что главный врач нашего лагпункта, доктор Готлиб, своим внешним видом напомнил мне высокого упитанного кардинала, которого я когда-то видела в соборе Святого Петра.
Однажды я всю ночь бредила Римом и наутро, когда температура спала и ко мне вновь вернулась способность управлять рифмами, я посмотрела на вещи с юмористической стороны (это тоже очень помогает!) и написала следующие, посвященные нашему врачу, строфы:
Я не вижу Вас в белом халате
На сплавной отдаленной реке,
Вижу Вас в ватиканской палате
С кардинальским
